Как литературный жанр. Исповедь как литературный жанр

Исповедь в литературе это произведение, в котором повествование ведется от первого лица, при чем рассказчик (сам автор или его герой) впускает читателя в самые сокровенные глубины собственной духовной жизни, стремясь понять «конечные истины» о себе, своем поколении. Некоторые авторы прямо называли свои произведения: «Исповедь», определяя этим предельную откровенность - собственную: «Исповедь» Блаженного Августина, «Исповедь» (1766-69) Ж.Ж.Руссо, «De profimdis» (1905) О.Уайлда, «Авторская исповедь» (1847) Н.В.Гоголя, «Исповедь» (1879-82) Л.Н.Толстого - или своего героя-рассказчика, в поэзии - лирического героя: «Исповедь сына века» (1836) А.Мюссе, «Исповедь молодой девушки» (1864) Ж.Санд, «Гусарская исповедь» (1832) Д.В.Давыдова, «Исповедь» (1908) М.Горького, «Исповедь хулигана» (1921) С.А.Есенина.

К жанру исповедь примыкают дневник , записки, автобиография, роман в письмах, которые могут принадлежать как художественной, так и художественно-документальной прозе - «Житие» протопопа Аввакума (1672-75), «Записки и приключения знатного человека, удалившегося от света» (1728-31) А.Ф.Прево, эпистолярный роман Ж.де Сталь «Дельфина» (1802), «Замогильные записки» (1848-50) Ф.Р.де Шатобриана, «Дневник» (1956-58) братьев Гонкур, «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847), «Записки сумасшедшего» (1835) Гоголя, «Дневник писателя» (1873-81), «Записки из Мертвого дома» (1860-62), «Записки из подполья» (1864) Ф.М.Достоевского. Иногда исповедь выступает в совершенно чуждом ей проявлении - как сатирический, пародийный жанр - «Гражданин мира, или Письма китайского философа» (1762) О.Голдсмита.

Русские писатели и литературная исповедь

Русские писатели 19 века внесли свой вклад в развитие литературной исповеди. В покаянном порыве Гоголь и Толстой готовы отказаться от самого существенного для художника - творчества, увидев в нем противоречие высшим религиозным законам совести. Гоголь осудил сатиру как язвительную клевету на ближнего, Толстой, в «Исповеди» которого В.Зеньковский находил «этический максимализм, некое само-распятие» (Зеньковский В.В. История русской философии. Париж), обратил внимание на растлевающую, косную по отношению к душам народным и к народной культуре сущность искусства. Наиболее приближены к жанру исповеди, по общему признанию, произведения Ф.М.Достоевского. Не случайно они заслужили определение «романов исповедей» (сначала в оценке Д.С.Мережковского в книге «Лев Толстой и Достоевский», 1901-02, затем и М.М.Бахтина - «Проблемы поэтики Достоевского», 1963). Исповедальность у Достоевского - в неразрывной связи с отмеченной Бахтиным полифонией: через нее осуществляется и на нее, в свою очередь, влияет. В философско-лирической прозе 20 века (М.Пришвин «Фацелия», 1940; О.Берггольц «Дневные звезды», 1959) исповедальность выражается в возвышающихся над бренной обыденностью «социального заказа» философских размышлениях о сокровенных проблемах творчества, о роли личности художника.

Со стремлением разрушить не сопоставимое с актом творчества понятие идеологической нормы, догмата официальных идей времен «застоя» связана наметившаяся в исповедях последних десятилетий 20 века тенденция к само-обнажению героя при отсутствии мотива раскаяния. Более того, «исповедующемуся» присуще самолюбование, углубленное смакование низменных сторон человеческой души («Это я - Эдичка», 1976, Э.Лимонова; «Мама, я жулика люблю!», 1989, Н.Медведевой).

Часто говорят, что литературой может стать всё, что угодно: подслушанный в автобусе разговор, шепелявый сосед с забавным южным акцентом, пропавший друг, которому дал взаймы. Писатель – тот, кто открывает глаза и уши в мир, а потом отображает запомнившееся на страницах произведений. А как в книге существует сам писатель? Иногда он, со всеми своими внутренними переживаниями, комплексами, тайнами, становится предметом и целью изображения.

Время появления: V век н. э.
Место появления : Римская империя

Канон: нестрогий
Распространение: европейские и американские литературы (в других странах имеет другие истоки)
Особенности: находится между художественной и нехудожественной прозой

Подобно тому, как все мы, по меткому выражению то ли Достоевского, то ли Тургенева , вышли из гоголевской шинели, литературные жанры тоже откуда-то вышли. С учётом того, что бумагой раньше была выделанная кожа, а умение писать было доступно лишь избранным, истоки многих жанров будет логичным поискать в глубокой церковной древности. В самом деле, разве не похож исторический роман на хронику монаха-летописца? А назидательный роман - на жанр поучения, к которому часто прибегали великие князья и сиятельные монархи, чтобы и после смерти воспитывать наследников оставленными посланиями?

Конечно, с течением времени стремление запечатлеть факты сменилось желанием дать волю воображению, жанры приобрели "светскость", и теперь нащупать связь между, скажем, Чарльзом Буковски и Петронием под силу только филологам. Однако история литературы знает по крайней мере один пример того, как мирская жизнь заимствовала и даже обогатила не просто жанр церковной литературы, но целое таинство. И имя ему - исповедь.

Определение жанра

Сейчас, говоря о исповеди как о литературном жанре, мы подразумеваем особый вид автобиографии, в котором представлена ретроспектива собственной жизни.

От автобиографии исповедь отличается тем, что не просто рассказывает о произошедших с автором событиях, но даёт им честную, искреннюю, многостороннюю оценку не только перед лицом самого писателя и его потенциального читателя, но и перед лицом вечности. Несколько упрощая, можно сказать, что исповедь в литературе - это примерно то же самое, что исповедь духовнику в церкви, с той лишь разницей, что первая имеет напечатанный вид.

Для европейской литературы, начиная с 18 века, исповедь воспринимается как самостоятельный жанр, который берёт начало с одноимённого произведения блаженного Августина. В 19-20-х веках это понятие несколько размывается, и к исповеди начинают относить стихи, письма, дневниковые записи, носящие предельно искренний, зачастую скандальный или шокирующий характер.

Истоки жанра. "Исповедь" блаженного Августина

В 397-398 годах н.э. появляются тринадцать удивительных сочинений, написанных монахом Августином и рассказывающих о его жизни и обращении в христианство. Они известны нам под общим названием - «Исповедь» - и считаются первой автобиографией в истории литературы и родоначальниками жанра литературной исповеди.

Это действительно как будто записанный разговор с Богом, необычайно откровенный, идущий из самых глубин души.

В центре этого произведения - грешник, который раскрывается перед читающим, и перед лицом людей и Бога кается во всех совершённых грехах (или в том, что он таковыми считает: так, например, учение в детстве греческого из-под палки тоже приравнивается к греху), вознося Господу хвалу за его милость и всепрощение.

Описывая тончайшие психологические процессы (что самое по себе нечто совершенно невероятное для церковной литературы, особенно того времени), обнажая интимное, Августин стремится показать два измерения: некий морально-нравственный идеал, к которому дóлжно стремиться, и путь обычного человека, который пытается к этому идеалу приблизиться.

Августин предпринимает первую в истории литературы попытку общения с самим собой как с другим и едва ли не первым пишет о вечном, нескончаемом одиночестве человеческой души. Единственный выход из этого мучительного одиночества он видит в любви к Богу. Только эта любовь может нести утешение, ведь несчастье проистекает от любви к тому, что смертно.

«Исповедь» Жан-Жака Руссо

Дальнейшее своё развитие жанр получает в «Исповеди» одного из самых известных французов эпохи Просвещения - Жан-Жака Руссо.

Это безусловно автобиографическое произведение, хотя многие исследователи жизни и творчества Руссо указывают на несостывки и неточности в тексте (по сравнению с реальной биографией), которое носит исповедальный характер в той части, где Руссо откровенно признаётся в своих грехах, сообщает читателю о своих пороках и тайных мыслях.

Автор рассказывает о своём детстве без родителей, о бегстве от хозяина-гравера, об обращении в католичество, о главной женщине жизни - госпоже де Варан, в доме которой он живёт более десяти лет и, пользуясь возможностями, занимается самообразованием. При всей откровенности Руссо, его исповедь всё больше становится психологическим, автобиографическим и отчасти идеологическим романом. Искренность Руссо в изображении движений внутренней жизни отходит на второй план, уступая место богатой событийной канве произведения.

Руссо намечает ход от внутренних переживаний к их внешним возбудителям; изучая душевное волнение, он восстанавливает фактические причины, его вызвавшие.

Августин предпринимает первую в истории литературы попытку общения с самим собой как с другим и едва ли не первым пишет о вечном, нескончаемом одиночестве человеческой души.

При этом он сам говорит о том, что подобная психологическая реконструкция может быть только приблизительной: «Исповедь» рассказывает нам о подлинных духовных событиях из жизни реального Жан-Жака Руссо, при этом с его героем может происходить то, чего в действительность с самим Руссо не случалось.

Именно этот разрыв между внутренним и внешним принципиально важен для анализа жанра. Отныне событийная достоверность рассказываемого для писателя не так важна (да и кто из потомков сможет её проверить со стопроцентной точностью?), как достоверность «внутренняя».

«Исповедь» Льва Толстого

Когда великий Толстой пишет «Анну Каренину», то начинает, подобно своему герою-резонёру Левину, «до головных болей», мучительно размышлять над философско-религиозными проблемами. Конечно, над ними Толстой размышляет всю свою жизнь и во всех своих произведениях, но именно в 1879 году появляется его «Исповедь», где он последовательно излагает своё отношение к религии, вере и Богу, начиная с самого раннего детства. Рождённый и воспитанный в христианской вере, в одиннадцатилетнем возрасте Лёва слышит от взрослых, что Бога нет, и это человеческие выдумки. После второго курса университета восемнадцатилетний Лев в этом не просто уверен, но даже считает религию своеобразным этикетом, который люди соблюдают, даже не задумываясь.

До определённого момента жизнь Толстого, по его собственному признанию, есть попытка разрешить вопрос о собственном предназначении и смысле существования логически, объяснить жизнь не верой, а наукой.

Но утешения в науке не найти. Всё заканчивается со смертью, а если всё, ради чего ты трудишься, всё, что тебе дорого, обречено на небытие, то имеет смысл поскорее оборвать своё нахождение на земле, не умножая ни скорбей, ни привязанностей. Видимо, под влиянием именно таких мыслей, Толстой за год до написания «Исповеди» предпринимает попытку самоубийства, чтобы потом прийти к выводу, что вера жизненно необходима, вот только то, что может предложить русская православная церковь есть немного не то, что имел в виду Христос.

Например, неприятно поражает Толстого государственность церкви.

Так Толстой начинает проповедовать свой вариант христианства, который складывается у него после наблюдений за жизнью простых людей, крестьян. Этот вариант получил название толстовства и привёл к конфликту писателя и церкви, которая предала его анафеме. Толстовство проповедовало, главным образом, непротивление злу насилием, из которого проистекал и пацифизм его последователей, и их вегетарианство.

Однако широкую поддержку это учение не нашло, по мнению философа И. Ильина, дело было в том, что оно привлекало «слабых и простодушных людей и, придавая себе ложную видимость согласия с духом Христова учения, отравляло русскую религиозную и политическую культуру».

Всё заканчивается со смертью, а если всё, ради чего ты трудишься, всё, что тебе дорого, обречено на небытие, то имеет смысл поскорее оборвать своё нахождение на земле, не умножая ни скорбей, ни привязанностей.

При всей своей искренности и автобиографичности, «Исповедь» - скорее памфлет, произведение, подводящее некую идеологическую базу под будущее толстовство.

«De profundis» Оскара Уайльда

«De profundis» - «Из глубины» - это начало 129-го Псалома и название одного из самых откровенных произведений Оскара Уайльда, которого было написано им в период заключения в Редингской тюрьме, где он отбывал срок по обвинению в гомосексуализме. Собственно говоря, это огромное письмо в пятьдесят тысяч слов Альфреду Дугласу, Бози, как его называли, отношения с которым и дали повод обществу обвинить Уайльда в «непристойных отношениях между мужчинами».

Это очень горькое послание человеку, который за два года ни разу не навестил Уайльда, и где он обрушивается на него всей мощью таланта, превознося свой гений и подчёркивая, как мало значит для него Дуглас по сравнению с творчеством. Писатель погружается в воспоминания, на страницах этого письма раскрываются подробности их отношений: Уайльд рассказывает, как не отходил от постели больного друга, как закатывал роскошные ужины в самых дорогих ресторанах, как содержал Бози и как это содержание разорило его самого и семью, про которую он успел забыть.

Но исповедь Уайльда - это ещё и его мысли об искусстве, о назначении творца, о тщеславии, страдании, о себе самом. Самого себя писатель аттестует так лестно, что поначалу даже неловко это читать. Вот, например, его пассаж о собственных достоинствах:

Но исповедь Уайльда – это ещё и его мысли об искусстве, о назначении творца, о тщеславии, страдании, о себе самом.

«Боги щедро одарили меня. У меня был высокий дар, славное имя, достойное положение в обществе, блистательный, дерзкий ум; я делал искусство философией, и философию - искусством; я изменял мировоззрение людей и все краски мира; что был я ни говорил, что бы ни делал - все повергало людей в изумление; я взял драму - самую безличную из форм, известных в искусстве и превратил ее в такой же глубоко личный способ выражения, как лирическое стихотворение, я одновременно расширил сферу действия драмы и обогатил ее новым толкованием; все, к чему бы я ни прикасался, - будь то драма, роман, стихи или стихотворение в прозе, остроумный или фантастический диалог, - все озарялось неведомой дотоле красотой; я сделал законным достоянием самой истины в равной мере истинное и ложное и показал, что ложное или истинное - не более, чем обличья, порожденные нашим разумом. Я относился к Искусству, как к высшей реальности, а к жизни - как к разновидности вымысла; я пробудил воображение моего века так, что он и меня окружил мифами и легендами; все философские системы я умел воплотить в одной фразе и все сущее - в эпиграмме ». Перечисление недостатков тоже больше похоже на список достоинств, особенно в понимании самого эстета Уайльда: денди, франт, растратчик своего гения, законодатель мод.

Однако причисление «De profundis» к исповедальной литературе сомнения не вызывает: это действительно автобиографическое произведение (хотя и рассказывающее не о всей жизни писателя, но лишь об одном, но ключевом её эпизоде), и это действительно очень личный, болезненный и откровенный анализ и себя самого, и того другого, который так хорошо был им изучен, а что в этом анализе зашкаливает самовосхваление, так это всего лишь особенности личности.

В наше время исповедальные письма и романы заменили блоги и страницы в соцсетях, оставив, однако, от исповеди одно автобиографическое наполнение. Люди, подобно Уайльду, говорят о себе так любовно, что недостатки становятся достоинствами, а достоинства превращаются в недостижимых для всех остальных идеал. Однако вопрос о том, умерла ли исповедь окончательно в том, августинском значении, мы оставим на размышление читателю. ■

Екатерина Орлова

Н.Н. Казанский

Обычно исповедь рассматривается как особый вид автобиографии (1), в котором представлена ретроспектива собственной жизни. Автобиография в широком смысле слова, включающем любой вид воспоминания, может представлять собой и факт литературы, и факт бытовой (от послужного списка до устных рассказов (2)). В воспоминаниях, однако, нет того, что мы в первую очередь соотносим с жанром исповеди, - искренности оценок своих собственных поступков, иными словами, исповедь - это не рассказ о прожитых днях, тайнах, к которым автор был причастен, но и оценка своих действий и поступков, совершенных в прошлом, с учетом того, что оценка эта дается перед лицом Вечности.

Прежде чем подробнее рассмотреть проблему соотношения исповеди и автобиографии, зададимся вопросом о том, как же понимали исповедь современники блаженного Августина и последующие поколения (3).

Слово исповедь на протяжении XIX-XX вв. в значительной степени расширило и потеряло свое первоначальное значение: стало возможным объединить под словом исповедь дневники, записки, письма и стихи совершенно разных людей, живших в одно время (4). Иное значение - значение признания, которое широко распространено и в юридических текстах (5), и в записках (6). Значение «признание» совершенно отчетливо может уводить в сторону от первоначального значения слова исповедь: так, «Исповедь кровавой собаки. Социал-демократ Носке о своих предательствах» (Пг.: Прибой, 1924) никоим образом не подразумевает церковного покаяния, хотя на протяжении того же XX в. за исповедью сохранялось и старое значение ‘исповедального слова’ (7).

Это последнее продолжает употребляться и осмысляться в философской литературе (8), но одновременно дневниковые записи, особенно способные шокировать своей откровенностью, получают название исповеди. Показательна в этом отношении оценка, которую дал своему дневнику М.А.Кузмин в письме Г.В.Чичерину от 18 июля 1906 г.: «Дневник я веду с сентября, и Сомов, В.Ив<анов> и Нувель, которым я его читаю, находят не только лучшим моим произведением, но вообще каким-то мировым «факелом» вроде Confessions Руссо и Августина. Только мой дневник чисто реальный, мелочной и личный» (9).

Уже само по себе сопоставление исповеди Августина, Руссо и Льва Толстого, лежащее в основе давнего замысла Н.И.Конрада представить исповедь как литературный жанр, основывается во многом на этом, традиционном для XIX-XX вв. «размытом» понимании слова исповедь. Для европейской литературы, начиная с XVIII в., исповедь воспринимается, несмотря на указанную размытость понятия, как самостоятельный жанр, восходящий к «Исповеди» бл. Августина.

Говоря о произведениях «исповедального» жанра, необходимо проследить его становление, поскольку, как это удачно сформулировал М.И. Стеблин-Каменский, «становление жанра и есть история жанра» (10). В случае с жанром исповеди дело обстоит сложнее, так как сам жанр возникает на пересечении традиций, связанных с повседневной жизнью: исповедание веры, покаяние и церковную исповедь можно рассматривать как основу размеренного образа жизни, подобающего истинному христианину. Другой, но также бытовой основой жанра остается автобиография, имевшая и свою литературную историю, и развитие в рамках жизненного уклада, требовавшего официальных записей служебной карьеры. Напротив, вся последующая история жанра исповеди может восприниматься как «обмирщвление», но одно отличие от автобиографии, единожды появившись, уже не исчезнет никогда - описание внутреннего мира, а не внешней канвы жизни останется признаком жанра до наших дней.

Той высоты, которой достиг в «Исповеди» бл. Августин, в дальнейшем никто даже не попытается достичь: то, что можно назвать темой «я, мой внутренний мир и космос», «время как абсолют и время, в котором я живу», - все это как примета исповеди не появится более нигде - философский взгляд на жизнь и космос, осмысление того, что есть Бог, и приведение своего внутреннего мира в согласие с его волей. Однако этот последний аспект косвенно отразится в «Исповеди» Руссо в связи с идеей «природной естественности» и у Л.Толстого, для которого та же идея «естественного» оказывается основополагающей. При этом соотнесенность своего внутреннего мира с Богом, Вселенной и Космосом остается неизменной, однако позднее возможен иной взгляд автора на основы бытия (Бог vs. Природа). И первый шаг в этом направлении был сделан Августином, который может быть с полным правом назван создателем нового литературного жанра.

Остановимся подробнее на вопросе, как этот новый жанр был создан. Сам Августин определяет свой жанр очень своеобразно, упоминая исповедь как жертву (XII.24.33): «Я принес Тебе в жертву эту исповедь мою». Такое понимание исповеди как жертвы Богу помогает определить текст функционально, но дает немного для определения жанра. Помимо этого, встречается определение «исповедь веры» (XIII.12.13) и «исповедание веры» (XIII.24.36) (11). На западноевропейские языки название произведения переводится легче, хотя и здесь возникает иногда многозначность, поскольку тем же словом передается то, что в русском языке обозначается словом «покаяние» (ср. перевод названия фильма «Покаяние» Тенгиза Абуладзе на английский язык как «Confessions»). Совершенно очевидно, что бл. Августин не излагает символа веры, и то, что мы обнаруживаем, никак не подходит под понятие покаяния. Исповедь вбирает в себя внутренний духовный путь с неизбежным включением каких-то внешних обстоятельств жизни и в том числе - раскаяния в них, но также и определение своего места во Вселенной, во времени и в вечности, причем именно взгляд из вневременного дает твердое основание Августину оценить свои поступки, свои и чужие поиски истины в абсолютном, а не сиюминутном измерении.

Литературный жанр «Исповеди», безусловно, связан с несколькими источниками, наиболее древним из которых является жанр автобиографии.

Автобиография встречается уже в текстах II тыс. до н.э. Одним из древнейших текстов этого жанра является автобиография Хаттусилиса III (1283-1260 до н.э.), хеттского царя периода Среднего царства. Повествование ведется от первого лица, причем приводятся своего рода послужной список и рассказ о том, как Хаттусилис III достиг власти. Характерно, что не во всех своих поступках будущий царь волен до конца - в ряде эпизодов он действует по указаниям богини Иштар (12).

Хаттусилис сосредоточен на своей внешней судьбе и на поддержке, которую ему оказывает богиня Иштар. Подобного рода автобиографические замечания присутствуют и в античной культуре, где собственно первые указания на автобиографический жанр начинаются уже в «Одиссее» с рассказа героя о себе, причем эти истории соответствуют обычным канонам автобиографии (13). Продолжалось использование автобиографического жанра в I тыс. до н.э. на Востоке. Показательна в этом отношении Бехистунская надпись персидского царя Дария I (521-486 гг. до н.э.) (14).

Из автобиографических жанров, может быть, чуть ближе к пониманию исповеди стоят эдикты индийского царя Ашоки (середина III в. до н.э.), особенно те их части, где царь описывает свое обращение в буддизм и соблюдение дхармы (Наскальный эдикт XIII).

Два обстоятельства роднят этот текст с жанром исповеди: раскаяние в содеянном до обращения к дхарме и само обращение, а также осмысление в нравственных категориях событий человеческой жизни. Тем не менее, этот текст лишь на краткий миг приоткрывает нам внутренний мир Ашоки, перейдя затем к обсуждению практических советов, направленных на созидание нового общества, и новой политики, которую царь завещает детям и внукам. В остальном же текст остается автобиографическим и сосредоточенным на внешних событиях жизни, в ряду которых помещено и обращение царя к дхарме.

Самый обширный автобиографический текст принадлежит императору Августу. Это так называемый Monumentum Ancyrаnum - обнаруженная в 1555 г. в Анкаре надпись, представляющая собой копию текста, установленного в Риме и перечисляющего основные государственные и строительные деяния Августа. Он завершает свою автобиографию указанием на то, что писал ее на 76-м году жизни, причем приводит суммарный итог того, сколько раз был консулом, какие страны победил, до каких пределов расширил Римское государство, сколько народа наделил землей, какие постройки осуществил в Риме. В этом официальном тексте нет места чувствам и размышлениям - лишь вскользь упомянуты Гай и Луций - рано умершие сыновья (Monum. Ancyr. XIV. 1). Этот текст во многом типичен: на протяжении всего античного времени мы обнаруживаем биографический и автобиографический жанры тесно переплетающимися между собой.

Определенную роль в становлении жанра биографии играли памфлеты, не столько, конечно, обвинительные памфлеты, сколько оправдательные, своего рода апологии, которые могли писаться и от третьего лица (ср. апологии Сократа, написанные Ксенофонтом и Платоном), и от первого лица, поскольку адвокат в греческом суде не полагался, и лучшие греческие ораторы писали оправдательные речи от имени своего подзащитного, создавая на основе его биографии своего рода автобиографию. Автобиографический жанр из Греции переходит в Рим, и автобиография становится достаточно мощным орудием пропаганды, как мы могли это видеть на примере автобиографии императора Августа. Такого рода памятники побед и строительной деятельности на Востоке встречаются на протяжении всего I тыс. до н.э. (ср. Бехистунскую надпись царя Дария, в которой излагается и путь Дария к царской власти, и его военные победы, и государственные преобразования, и строительная деятельность; ср. также тексты урартского царя Русы). Все эти тексты служат оправданием государственной политики или действий государственного деятеля. Обсуждению подлежит оценка каких-то практических шагов, и в качестве объяснения может называться и прямой приказ божества, и следование высоким нравственным принципам.

Разумеется, не все автобиографии, и тем более инвективы античного времени, имели шанс дойти до нас в сколько-нибудь полном виде, однако в нашем распоряжении имеются тексты сравнительных жизнеописаний Плутарха, который в качестве материала использовал любые биографические сведения, начиная от самых злобных обвинений и кончая самооправданием (16). Все перечисленные жанры преследовали «внешнюю» и вполне практическую цель преуспеяния в обществе или утверждения принципов проводимой политическим деятелем программы. На протяжении долгих веков жанр автобиографии понимался как соединение внешних проявлений человеческой деятельности с помощью мотивировок, в которых при желании можно увидеть отдельные черты внутреннего мира героя. Эти мотивировки никак не являются самоцелью описания или результатом самоанализа. Более того, они могут зависеть от риторических упражнений, особенно в римское время, когда риторика развивается стремительно и захватывает ведущие позиции в традиционном образовании.

—————

1 CuddonJ.A. A Dictionary of Literary Terms and Literary Theory. 3rd ed. Oxford, 1991. В отечественном литературоведении жанр исповеди не рассматривается как самостоятельный: не указывает его «Краткая литературная энциклопедия» (гл. ред. А.А.Сурков. М., 1966. Т. 3. С. 226), хотя в первом издании (Литературная энциклопедия / Гл. ред. А.В.Луначарский. М., 1934. Т. 7. С. 133) в статье Н.Бельчикова «Мемуарная литература» исповедь упоминалась: «Автобиография, посвященная каким-либо, особенно переломным, событиям в жизни писателя, часто называется также исповедью (ср., напр., «Исповедь» Л.Толстого, написанную им после творческого перелома 1882 г., или предсмертную «Авторскую исповедь» Гоголя). Термин этот, однако, не вполне определен, и, например, «Confessions» Руссо представляют скорее воспоминания»; «Энциклопедия читателя» под общей редакцией Ф.А.Еремеева (Т. 2. Екатеринбург, 2002. С. 354) ограничивается указанием на исповедь как одно из семи таинств.

2 Проблеме соотношения устных и письменных форм автобиографии посвящено исследование: Brипеr ]., Weisser S. The Invention of Self: Autobiography and Its Forms // Literacy and Orality / Ed. D.R.Olson, N.Torrens. Cambridge, 1991. P. 129-148.

3 О роли Августина в общей истории автобиографии см. следующие работы: Misch G. Geschichte der Autobiographie. Leipzig; Berlin, 1907. Bd. 1-2; Cox P. Biography in Late Antiquity: A Quest for the Holly Man. Berkeley, 1983. P. 45-65. Как один из наиболее чтимых отцов церкви, Августин изучался и входил в непременный круг чтения любого образованного католика. Б.Сток (Stock В. Augustinus the Reader: Meditation, Self-Knowledge, and the Ethics of Interpretation. Cambridge (Mass.), 1996. P. 2 ff.) прослеживает историю исповеди, включая Петрарку, Монтеня, Паскаля и вплоть до Руссо. Из работ, посвященных исповеди Толстого, см. предисловие протоиерея А.Меня в книге: Толстой Л.Н. Исповедь. Л., 1991, а также статью Г.Я.Галаган «»Исповедь» Л.Н.Толстого: концепция жизнепонимании» (английская версия опубликована в: Tolstoy Studies Journal. Toronto, 2003. Vol. 15).

4 Помимо указанных в «Энциклопедии читателя» под общей редакцией Ф.А.Еремеева (Екатеринбург, 2002. Т. 2. С. 354-356) произведений Т.Шторма, Т.Д.Куинси, Дж.Гауэра, И.Ньево, Ч.Ливера, Эж.Эллиот, У.Стайрона, А.де Мюссе, И.Рота, см., напр.: ГрушинБ.А., ЧикинВ.В. Исповедь поколения (обзор ответов на анкету Ин-та общ. мнения «Комсомольской правды»). М., 1962. Еще более показательна «Исповедь женского сердца, или История России XIX столетия в дневниках, записках, письмах и стихах современниц» (сост. и вступ. ст. З.Ф.Драгункиной. М., 2000). Совершенно замечательно в этом отношении название: «Исповедь сердца: гражданские стихи современных болгарских поэтов» (сост. Е.Андреевой, предисл. О.Шестинского. М., 1988). Любопытны также записки профессионалов, обозначенные как «Исповедь»: Фридолин С.П. Исповедь агронома. М., 1925.

5 К такого рода «признаниям» относятся как собственно признания преступников (ср.: Confessions et jugements de criminels au parlement de Paris (1319-1350) / Publ. par M.Langlois et Y.Lanhers. P., 1971), так и «признания» людей, просто поставивших себя в положение резкого противостояния властям (ср., напр.: Confessions of an anarchist by W. С. Н. L., 1911).

6 Confession generale de l’ аппёе 1786. P., 1786. Иной вид исповеди представлен в: Confessions du compte de С… avec l’histoire de ses voyages en Russie, Turquie, Italie et dans les pyramides d’Egypte. Caire, 1787.

7 Помимо литературы, указанной в примеч. 36, см.: Исповедь сектанта / Под. ред. В.Черткова. Б. м., 1904; Confession et repentire de Mme de Poligniac, ou la nouvelle Madeleine convertie, avec la reponse suivie de son testament. P., 1789; Чикин В.В. Исповедь. М., 1987. Ср. также: Исповедь перед людьми / Сост. А.А.Круглов, Д.М.Матяс. Минск, 1978.

8 Бухарина Н.А. Исповедь как форма самосознания философа: Автореф. дисc. канд. наук. М., 1997.

9 Впервые опубликовано: Перхин В.В. Шестнадцать писем М.А.Кузмина к Г.В.Чичерину (1905-1907) // Русская литература. 1999. № 1. С. 216. Цитируется с исправлениями неточностей по изданию: Кузмин М.А. Дневник, 1905-1907 / Предисл., подгот. текста и коммент. Н.А.Богомолова и С.В.Шумихина. СПб., 2000. С. 441.

10 Стеблин-Каменский М.И. Заметки о становлении литературы (к истории художественного вымысла) // Проблемы сравнительной филологии. Сб. ст. к 70-летию В.М.Жирмунского. М.; Л., 1964. С. 401-407.

11 Проследить влияние идей блаженного Августина в русской литературе XX в. попытался Анджей Дудик (Дудик А. Идеи блаженного Августина в поэтическом восприятии Вяч. Иванова // Europa Orientalis. 2002. Т. 21, 1. С. 353-365), который сопоставил, на мой взгляд, совершенно неосновательно, произведение Вяч. Иванова «Палинодия» с «Retractationes» блаженного Августина, притом что уже самим названием Вяч. Иванов безусловно отсылает к «Палинодии» Стесихора (VII-VI вв. до н.э.).

12 Автобиография Хаттусилиса III, пер. Вяч. Вс. Иванова, цит. по кн.: Луна, упавшая с неба. Древняя литература Малой Азии. М., 1977.

13 Misch G. Geschichte der Autobiographic. Bd. 1. Das Altertum. Leipzig; Berlin, 1907. В последнее время делались попытки связать некоторые черты творчества бл. Августина с культурной ситуацией в Африке (см.: Иванов Вяч. Вс. Блаженный Августин и финикийско-пуническая языковая и культурная традиция в Северо-Западной Африке // Третья межд. конф. «Язык и культура». Пленарные доклады. С. 33-34).

14 Я Дарий, царь великий, царь царей, царь в Персии, царь стран, сын Виш-таспы (Гистаспы), внук Аршамы, Ахеменид. Говорит Дарий-царъ: «Мой отец — Виш-таспа, отец Виштаспы — Аршама, отец Аршамы — Ариарамна, отец Ариарамны -Читпит, отец Чиитиша — Ахемен. Поэтому мы называемся Ахеменидами. Искони мы пользуемся почетом, искони наш род был царственным. Восемь [человек] из моего рода были до меня царями. Я — девятый. Девять нас были последовательно царями. По воле Ахура Мазды я — царь. Ахура Мазда дал мне царство.

Следующие страны мне достались, по воле Ахура Мазды я стал над ними царем: Персия, Элам, Вавилония, Ассирия, Аравия, Египет, [страны у моря], Лидия, Иония, Мидия, Армения, Каппадокия, Парфия, Дрангиана, Арейя, Хорезм, Бактрия, Согдиана, Гайдара, Сака, Саттагидия, Арахозия, Мака: всего 23 страны.

Эти страны мне достались. По воле Ахура Мазды [они] стали мне подвластны, приносили мне дань. Все, что я им приказывал — ночью ли, днем ли, — они исполняли. В этих странах [каждого] человека, который был лучшим, я ублаготворял, [каждого], кто был враждебен, я строго наказывал. По воле Ахура Мазды эти страны следовали моим законам. [Все], что я им приказывал, они исполняли. Ахура Мазда дал мне это царство. Ахура Мазда помог мне, чтобы я овладел этим царством. По воле Ахура Мазды этим царством я владею».

Говорит Дарий-царъ: «Вот что мною сделано, после того как я стал царем».

Перевод с древнеперсидского В.И.Абаева: Литература древнего Востока. Иран, Индия, Китай (тексты). М., 1984. С. 41-44.

15 Аверинцев С.С. Плутарх и его биографии. М., 1973. С. 119-129, где автор пишет о гипомнематической биографии с ее рубрицированной структурой и о влиянии риторики на жанр.

Исповедь занимает особое место в русской литературе. Достаточно вспомнить здесь знаменитые "Авторскую исповедь" Н.В. Гоголя, "Исповедь" Л.Н.Толстого, исповеди философствующих героев Ф.М. Достоевского, Л. Андреева.

Исповедальность в русской культуре приобретает особую значимость и в связи с революционными событиями России в начале и в конце ХХ века. Показательным в духовной эволюции русских революционеров начала ХХ века является пример исповедальности бывших социалистов-революционеров после революционных событий 1905 г. Современники называли их писательские работы публичным покаянием. "Они бьют себя кулаками в грудь, исповедуются перед толпой в грехах, на-зывают себя нравственными калеками, уродами, псами смердящими и проказливыми. У всех на устах имя Бога, а в руках - бичи, больно врезающиеся в тело кающихся".

Очевидно, исключительное место исповеди в русской культуре связано с христианством. Христианство пришло в Россию не только как религия, но и как мировоззрение. Поэтому и исповедь в русской культуре приобретает особый, мировоззренческий статус. Она становится своеобразной формой глубочайшего личностного развития и являет собой своеобразный мировоззренческий поступок.

В русской литературе представлены различные уровни исповедальности - исповедь раскаяния и исповедь покаяния. "Исповедь" Л.Н.Толстого характерный случай исповеди раскаяния. Привнесенное извне, "сообщенное мне с детства вероучение, как говорит сам Толстой, исчезло с шестнадцати лет". Под влиянием общества, в котором он жил, без охранительного нравственно-христианского учения в молодом Толстом очень скоро зародилось "желание быть сильнее других людей, т.е. славнее, важнее, богаче других". Именно в это время он и стал писать "из тщеславия, корыстолюбия и гордости". Данным мотивам писательской деятельности соответствовал и его эгоистический образ жизни, подобный многим людям его круга: " Я убивал людей на войне, вызывал на дуэли, чтоб убить, проигрывал в карты, проедал труды мужиков, казнил их, блудил, обманывал. Ложь, воровство, любодеяние всех родов, пьянство, насилие, убийство... Не было преступления, которого бы я не совершил". Под этот образ жизни было им сформировано и соответствующее мировоззрение, как только Толстой приехал в Петербург и сошелся с писателями. Взгляды, воззрения этих людей на жизнь "подставили теорию" "под распущенность моей жизни", анализирует свою жизнь Л. Н. Толстой. Мировоззрение это "выражалось словом прогресс". Из мировоззренческой идеи прогресса, связанной с идеей социальной справедливости, Л. Н. Толстой, как и прочие писатели, выводил роль просвещения: " Развивается же все посредством просвещения". Просвещение, в свою очередь, измеряется распространением книг. Поэтому "мы все тогда, пишет Толстой, были убеждены, что нам нужно говорить и говорить, писать, печатать как можно скорее, как можно больше, что все это нужно для блага человечества".

Из этого самоанализа всемирно известного писателя, жреца прогресса Л. Н. Толстого, мы узнаем о непосредственной связи мировоззренческой идеи социальной справедливости с эгоистическим корыстолюбием: " Мне за это платили деньги, у меня было прекрасное кушанье, женщины, общество, у меня была слава... Быть жрецом ее было очень выгодно и приятно".[ 4 ]

Откуда же пришло Л.Н. Толстому раскаяние в собственном мировоззрении и соответствующем образе жизни? Раскаивание назревало постепенно. Толстой говорит, что наряду с рациональным разумом, оправдывающим его образ жизни и теорию прогресса, в нем всегда жило чувство, не подвластное разуму. Это чувство "вытекало из сердца". Именно оно, это чувство, вновь ожившее в его сердце, и выступило той непосредственной силой, которая побудила его к раскаянию.

Однако от светского "прогрессистского", "социально-справедливого" мировоззрения Толстой отказался вовсе не из жалости, не из сердечной любви к людям, а более всего под страхом собственной смерти, страхом невероятной силы: "Я испытывал ужас перед тем, что ожидает меня... Ужас тьмы был слишком велик, и я хотел поскорее избавиться от него петлей или пулей". Это и есть объяснение поступка Гоголя, "как я уничтожил " Мертвые души" и как уничтожил все, что ни писал в последнее время". Как видим, "подозрения" в умопомрачении Гоголя не имеют оснований. На самом деле имеет место покаяние автора за осмеяние России. Смеялся он над Россией на основе одного лишь остроумного ума, "воззрения", без любви, без мудрого, постигшего правду, сердца. Писал, имея в виду учить всех людей, как правильно жить: " Ум мой всегда был наклонен к существенности и пользе..." В результате из идеи получилась одна лишь гордая претензия: " Замыслы мои были горды", "выводы были только горды и заносчивы", неоднократно повторяет Гоголь. Теперь он ясно видит пагубность своеволия ума, рационализирующего на предмет справедливого устроения мира: "Я заметил, что почти у всякого образовывалась в голове своя собственная Россия и оттого бесконечные споры". Это относилось и к нему самому.

Сначала Гоголь поднялся на первую ступень исповедального поступка к раскаянию, когда он увидел свое нравственное несовершенство и гордость его была поколеблена. На этой ступени, как видим из его "Авторской исповеди", нравственное чувство было целиком направлено на самого себя: " В мыслях моих чем далее, тем яснее представлялся идеал прекрасного человека, тот благостный образ, каким должен быть на земле человек, и мне становилось всякий раз после этого противно глядеть на себя. Это не смирение, но скорее то чувство, которое бывает у завистливого человека, который увидел в руках вещь лучшую, бросает свою и не хочет уже глядеть на нее".

К смиренному же покаянию Гоголя подтолкнула беспощадная, нелицеприятная критика со стороны писателей-народников, опубликованных им (незадолго перед "Авторской исповедью") "Выбранных мест из переписки с друзьями". Размышляя в "Исповеди" над тем, что же собственно произошло с ним, Гоголь пишет об этой критике как причине окончательного умирания в нем гордости: "Может быть, произошло это именно затем, чтобы дать возможность взглянуть на себя самого... гордость во мне бы жила беспрестанно, и ее бы никто не указал... Но когда выставишься перед лицом незнакомых людей... и посыплются со всех сторон упреки впопад и невпопад, ударят и с умыслом и невзначай по всем чувствительным струнам твоим, тут поневоле взглянешь на себя с таких сторон, с каких бы никогда на себя не взглянул; станешь в себе отыскивать тех недостатков, которых никогда бы не вздумал прежде отыскивать. Эта та страшная школа, от которой или точно свихнешься с ума, или поумнеешь больше, чем когда- либо". С Гоголем произошло последнее окончательное сокрушение гордости как условие подлинного сердечно-правдивого покаяния.

Раскаиваясь в гордых помыслах, стыдясь своих мироустройческих претензий, покаянно виня себя за вред, нанесенный России, Гоголь в "Авторской исповеди" раскрывает сущность своего поступка поступка покаяния, от сожжения "Мертвых душ" до написания "Авторской исповеди". Философская сущность покаяния вырисовывается у него в переходе от рационализирующего ума к мудрости правдивого сердца, от гордости высокоценной социальной идеей к любви к людям. Он так и говорит по поводу своих прежних произведений: "Я не знал тогда, что нужно... победить в себе щекотливые струны самолюбия личного и гордости личной... Я не знал еще тогда, что тому, кто пожелает истинно честно служить России, нужно иметь очень много любви к ней, которая бы поглотила уже все другие чувства, нужно иметь много любви к человеку вообще". Гордость сменилась любовью. При этом любовью сердечной, а не рассуждением о любви к человечеству вообще, к миру в целом. Кающийся же Гоголь говорит, что весь мир не полюбишь, если не начнешь прежде любить тех, которые "стоят поближе к тебе и имеют случай огорчить тебя". Он говорит, что любовь ко "всему миру" "ближе всех к холодной черствости душевной". Гоголь потому и кается перед людьми во вредоносном творчестве своих гордых мировоззренческих сатир, что начинает любить людей. Если раньше планы его и виды "были горды и заносчивы", то сейчас у Гоголя появилась потребность служить на какой бы то ни было, хотя бы на самой мелкой и незаметной должности, но служить земле своей. Сейчас, сформированным в опыте сердцем своим, он знает: " Если хоть сколько-нибудь имеешь истинно христианской любви к человеку то... на всяком месте можно сделать много добра".

Исповедь любви к людям началась у Гоголя раньше покаянной " Авторской исповеди" в книге "Выбранные места из переписки с друзьями". Об этой книге Гоголь пишет: "В ней есть моя собственная исповедь, в ней есть излияние и души и сердца моего". Эта сердечная исповедь Гоголя переросла в поступок покаяния на страницах " Авторской исповеди" перед всей Россией. Раньше Гоголь, гордый своим социальным идеалом, "даже с наиискреннейшими приятелями не хотел изъясняться насчет сокровеннейших своих помышлений". В покаянии же он "входит в объяснение с читателем", а читатель, ни более ни менее, - вся Россия. Сейчас вместо гордости - смирение. Сокрушение же гордости развивает любовь. Но Гоголь еще только учится любить людей, он сам говорит об этом, когда разъясняет, почему отказывается писать художественно-мировоззренческие произведения.

Исповедальность в русской литературе выражает природное правдолюбие русского народа. Природное правдолюбие делает человека способным к смирению перед правдой и, следовательно, к покаянию. Отсюда и рождается в литературе идея "маленького человека", чувствующего себя кругом виноватым. Для читателей, воспитанных на горьковской идее гордого, могучего "человека-сокола", героически отчаянного Данко, рассказы о маленьких людях воспринимаются как цикл о существах духовно недоношенных, нравственно приниженных. Но в действительном Червякове А.П. Чехова живет совестный такт, мучительная виноватость русского человека перед Богом (религиозный аспект) и перед другими людьми. Эту "русскую виноватость" хорошо подметил один из русских философов: "В общине-приходе никто другого не называет преступником, но каждый себя считает виноватым во всем, что совершается в нем".

В русских поэмах и песнях (Некрасова, Есенина, Рубцова и др.) много виноватости перед людской правдой, Русью и "святой вечностью". Картины русских, самобытных по духу художников (к примеру, Левитан, Перов, Крамской и т.д.) выражают все то же чувство вины, любви и умиления, "стяжавши плач" перед лицом "святой вечности", правдой абсолютного добра. Виноватники любимая тема и Л.Н. Толстого. Пашенька в "Отце Сергии" на всех работает: стирает, гладит, готовит еду, шьет, прирабатывает, за всеми смиренно ухаживает, всем прислуживает и вечно чувствует себя перед всеми виноватой. В произведениях Лескова вина и жалость, и умиление характеризуют его героев-русских праведников. Вина, жалость и умиление пронизывают русскую литературу, начиная от "Слова о полку Игореве" и русских народных былин, русских "плачей".

В русской художественной литературе витает тема внецерковного публичного покаяния. Это не только безмолвные земные поклоны на площади Раскольникова-убийцы, но и упорный, безмолвный покаянный ход казнящего себя губернатора (убийцы рабочих) по самым пустынным улицам мстительной рабочей слободы у Л. Андреева. В современной литературе - это произведения В.Г. Распутина, В. Крупина, Ф. Абрамова и др.

Через анализ исповедальности в русской литературе можно лучше, отчетливее понять самобытность русской культуры, русского мировоззрения. Интерес к теме "самобытно-русского" в XIX-XX веках не является плодом случайным, а исторически закономерен. Если в XVIII веке все внимание русских было направлено на изучение культуры Европы, то естественно, что в XIX веке умопостижение Россией своей самобытности стало исторической необходимостью. Открываются условия, неизбежно вызывающие "русский вопрос" как в XIX, так и в XX вв.

В XIX в. это культурное отмежевание высшего образованного слоя, "офранцуженного", "онемеченного" и т.д., коротко говоря, "европействующего". XX век знаменателен мировой экспансией американизированной европейской культуры. Вопрос о национальной самобытности остро ставится и ставился не только в России. Но ни в Германии, ни в Англии, ни в какой другой стране не было такого культурного отмежевания высших слоев от народа, как это имело место в России, не было такого уничижительного отношения к своему, национальному, как это было в России, где все "русское": речи ли, одежда, поведение, традиции, обычаи, предметы материальной и духовной культуры, быт, политика, экономика, философия и т. д. - все высмеивалось как низкое, глупое, нелепое.

В этой связи русские писатели говорили, что русским надобно учиться у европейцев уважать себя - там всякий народ хочет быть собою, живет своею самобытной жизнью, в то время как у нас стремление к европеизму подавляет всякое русское, народное, самобытное. Ф. М. Достоевский, размышляя о путях вхождения России в европейское пространство, горько-насмешливо заметил: "Мы нагоняли на себя европейские вкусы, мы даже ели всякую пакость, стараясь не морщиться. Мы именно должны были начать с презрения к своему и своим, которое все более и более возрастало. Мы не замечали в Европе резкое разделение разных национальностей. Мы изо всех сил старались быть европейцами - общечеловеками". И чего же мы достигли? - спрашивает Достоевский. И отвечает: "Результатов странных. Главное, все на нас в Европе смотрят с насмешкой, а на лучших и бесспорно умных русских в Европе смотрят с высокомерным снисхождением. Не спасала их от этого высокомерного снисхождения и даже самоя эмиграция из России, то есть уже политическая эмиграция и полнейшее от России отречение. Не хотели нас европейцы почесть за своих, ни за что, ни за какие жертвы и ни в каком случае. И чем больше мы им в угоду презирали нашу национальность, тем более они презирали нас самих... Мы виляли перед ними, мы подобострастно исповедовали наши европейские взгляды и убеждения, а они свысока нас слушали... и удивлялись тому, как это мы никак не можем стать русскими, мы же никогда не могли растолковать им, что мы хотим быть не русскими, а общечеловеками".

Русские писатели в своем творчестве противопоставляют этому "глобализаторству", низкопоклонничанью пред Европой высокую духовную культуру России - способность к чувству вины, покаянию и правде. Смиренное чувство вины, правды, отсюда и великого терпения, как характерная черта духовного строя русского народа, во многом определяют самобытность русской культуры: политики, искусства, народного творчества, литературы, философии. "В судьбе славянской народности, точно так же как в судьбе Православной церкви, есть что-то особенное: только они представляют примеры того, что, будучи религией и народностью большинства подданных в государстве, они, однако же, вместо того, чтобы быть господствующими, суть самые угнетенные".

Правдолюбие русского народа невозможно оторвать от совести. В русском самосознании совесть означает "прирожденную правду" (Вл. Даль). "От человека утаишь - от совести не утаишь". "Добрая совесть - глас Божий". Поэтому в русской литературе отмечается, что русско-славянская душа, издревле и органически предрасположенная к чувству правды, сердцем отозвалась на Божие благовестие, что русский народ принял христианство не от меча, не по расчету, не страхом и не умственностью, а чувством, добротою, совестью. Таким образом православие русский народ почувствовал извечным чувством правды, "гласом Божиим", совестью. Именно поэтому покаянная исповедь в русской литературе и культуре как совестливое стремление к высшей абсолютной правде является выражением самобытности русского народа. Поэтому и Православная Церковь в России неотделима от ее народа и всякое недобросовестное отношение к ней антинародно в своей сущности.

См.: Толстой Л. Н. Отец Сергий // Толстой Л. Н. Собр. соч.: в 12 т. Т.11. М., 1987. С. 112-173.

ху дела способствовали многие сотрудники компании, именно поэтому книга имеет посвящение Работникам «Дженерал электрик».

Итак, исследование речевых стратегий в плане реализации мотивационного уровня языковой личности автора биографического текста Дж. Уэлча показало, что главной для него является стратегия направленности на адресата, реализующая дидактическую коммуникативную цель, тесно связанная со стратегией создания имиджа автора - не только волевой и творческой личности, способной воплотить в жизнь «истории блестящей карьеры», но и человека, обладающего корпоративным мышлением, благодарного коллегам и подчиненным за их усилия, способствовавшие достижению успеха. Данные стратегии не только демонстрируют особенности языковой личности конкретного автора, но и отражают общекультурные ценности американского общества, которые характеризуются такими преобладающими «эмоциональными индексами» , как «счастье», «самодовольство», «дружественность».

Литература

1. Баранов А.Г. Прагматика как методологическая перспектива языка: монография. Краснодар: Просвещение-Юг, 2008.

2. Ганцева Д.В. Андрей Соболь: творческая биография: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Екатеринбург, 2002.

3. Гребенюк О.С. Автобиография: философско-культурологический анализ: автореф. дис. . канд. филол. наук. Ростов н/Д., 2005.

4. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 2002.

5. Ковыршина С.В. Философская автобиография как форма духовного творчества, жанр дискурса и нарратив эпохи: автореф. дис. ... канд. филос. наук. Екатеринбург, 2004.

6. Кулакова И.И. Мемуарно-автобиографическая проза А. В. Никитенко: автореф. дис. . канд. филол. наук. Орел, 2000.

7. Романова Т.В. Модальность как текстообразующая категория в современной мемуарной литературе: автореф. дис. . д-ра филол. наук. СПб., 2004.

8. Самарская Е.Г. Автобиографическое представление как репрезентант личности персонажа в художественном тексте: дис. ... канд. филол. наук. Краснодар, 2008.

9. Шаховский В.И. Лингвистическая теория эмоций: монография. Волгоград, 2008.

10. Шлыкова Ю.Б. Переживание личностью смысла бытия и тип автобиографического текста: автореф. дис. . канд. психол. наук. Краснодар, 2006.

11. Уэлч Дж., Бирн Д. Самая суть. М. : ООО «Издательство АСТ» ; ООО «Трашиткнига», 2004.

12. Welch J. J., Byme J. Straight from the Gut. N.Y. : Werner Business Books, 2004.

Autobiographical text: speech strategy as the aspect of language personality realization

There is researched the language personality of a biographical text’s author, especially its motivational level. There is analysed the choice of speech strategies as the aspect of realization of the motivational level of the author’s language personality. As the basic speech strategies used in the book by J.Welch "Jack: Straight From The Gut" there are considered the strategies of directing at the receiver and creating the author’s image which not only demonstrate special features of a particular language personality but also reflect cultural values of American society.

Key words: language personality, artistic image, autobiographical discourse, speech strategies, motivational level of a language personality.

а.с. пригарина

(волгоград)

ИСПОВЕДЬ КАК ЖАНР И интенция

Рассматриваются вопросы исповеди как одного из жанров религиозного дискурса, содержащего его отличительные признаки и основные особенности. Представляется оправданным говорить не только о жанре исповеди, но и о наличии в текстах разного рода особой исповедальной интенции, которая в определенной степени оказывается шире исповеди. Выявлен и описан ряд типов реализации исповедальной интенции в художественных текстах.

Ключевые слова:религиозный дискурс, жанр, исповедь, исповедальная интенция, способы реализации.

Покаяние, или исповедь, в теологии понимается как примирение грешника с Богом через исповедание и последующее отпущение грехов. По характеру и количеству участников исповедь бывает общей (когда на богослу-

жении все прихожане вместе читают молитву исповедания грехов) и индивидуальной, или частной (когда человек исповедуется Богу либо в храме через медиума, либо оставшись наедине с самим собой в молитвенном уединении). Место и время совершения исповеди в храме четко закреплены и определены тысячелетней практикой богослужения. Как правило, исповедь, представляющая собой одно из религиозных таинств, совершается в храме утром во время божественной литургии (в некоторых случаях исповедь может совершаться во время вечерней службы). Частотность совершения таинства исповеди в христианстве не определена четко. Считается, что человек сам определяет, когда прибегнуть к исповеди (как правило, когда испытывает потребность очистить душу, получить моральное облегчение). В данном случае, несомненно, на первый план выступает психологическое начало. В католицизме, в отличие от православия, исповедь строго обязательна раз в год, даже если нет тяжких грехов (исповедь также обязательна в случае совершения тяжкого греха).

Место проведения исповеди строго фиксировано - в православии священник стоит около аналоя, на котором находится крест. В отдельных случаях допускается исповедание грехов вне стен храма (в случае, если исповедующийся сильно болен или находится при смерти). Обязательным условием для совершения покаяния является подготовка верующего к исповеди (включающая чтение молитв, признание собственной греховности). Но личное покаяние до исповеди не является исчерпывающим, поскольку считается, что полного очищения от греха можно достичь только в рамках таинства исповеди при посредничестве иерея. По словам архимандрита Лазаря, Спаситель, дунув, сказал апостолам: «Примите Духа Святого. Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся» (Ин. 20, 22 - 23). Апостолы же, исполняя волю Господа, передали эту власть своим преемникам - пастырям Церкви Христовой, и по сей день каждый верующий православно и исповедующий чистосердечно пред православным священником свои грехи может получить через его молитву разрешение, прощение, полное отпущение грехов .

В широком смысле исповедь можно рассматривать как одно из семи таинств, принятых в христианстве, причем в различных конфессиях к таинству покаяния относятся по-разному. В православии и католичестве исповедь - одно из основополагающих таинств, в

то время как в протестантизме (англиканские, лютеранские церкви) покаяние перестает восприниматься как таинство и сохраняется только как обряд признания верующим собственной греховности с одновременным глубоким раскаянием. На исповеди базовой парой коммуникации являются священник и прихожанин. Однако, как и в любом другом жанре религиозного дискурса, существенным фактором признается незримое присутствие третьего участника общения - некоего высшего существа - Бога. Человек исповедуется Богу. Интересен тот факт, что в различных конфессиях священнослужителю отводится разная роль. Так, в православии и католичестве священник - это, в первую очередь, посредник при общении с Богом, в то время как в протестантизме (отвергающем всякое посредничество) служителю церкви отводится роль учителя, духовного наставника. В этом аспекте религиозный дискурс сближается с педагогическим. Духовник - обязательно еще и наставник, учитель. «Отсутствие педагогического чутья, таланта, дара, знаний, опыта приводит к тому, что священник теряет духовных детей. Они, может быть, останутся на долгое время, может быть, даже навсегда, верующими людьми, но будут потеряны для церкви» . Священник должен суметь найти слова для каждого, помочь человеку справиться со смущением, неуверенностью, страхом во время исповедания и ни в коем случае «не спугнуть» стремление покаяться. труд священника-исповедника в теологии нередко сравнивается с трудом врача. Мы приходим на исповедь, чтобы «обрести исцеление своих душевных и духовных недугов» .

Исповедь выступает одним из жанровых образцов религиозного дискурса, обладающим всеми его отличительными признаками - как вербальными, так и невербальными.

В.Г. Гольдин относит исповедь к числу сложных речевых событий. Сложные речевые события, как правило, маркируются как явления общественного характера, планируются, контролируются, специально организуются и назначаются на определенное время. «Строение таких событий имеет общественно закрепленный, институциональный, даже в значительной степени ритуализованный характер (часть из них вообще - ритуалы), имя (имя события) вполне определяет ролевой состав, отношения и поведение участников сложного коллективного речевого события» . Слово «исповедь» в современном русском языке имеет несколько значений, наиболее су-

щественные из которых ‘событийное оформление таинства покаяния’ и ‘литературный жанр’. В настоящем исследовании нас будут интересовать оба эти понятия или, скорее, исповедальная интенция, которая присуща не только жанру религиозной исповеди. Исповедь как таинство есть нравственное событие, направленное вовне личности. Исповедальная же стратегия близка к молитвенной. В таинстве покаяния христианин признает перед собой и другими свою греховность. Сам приход на исповедь, молчаливое предстояние, моление, внутреннее усилие с целью открытия своей души Богу - уже исповедь человека, ничего не способного поправить своими силами и молящего о прощении и спасении. таким образом, исповедь может вообще не воплощаться в каком-либо речевом высказывании. Однако таинство покаяния в церковной практике считается воплощенным только тогда, когда человек открыто проговаривает перед священником свои грехи. Священник при этом не является ни судьей, ни зрителем. Находясь в исповедальном пространстве кающегося, священник выступает как проситель за него перед Богом. В этом уникальность исповеди как акта коммуникации.

М.В. Михайлова в своем исследовании исповеди пришла к выводу, что в рамках религиозного дискурса эпистемика проповеди существенно отличается от эпистемики исповеди. Если в первой практически безраздельно доминирует вера, то во второй отражается более сложное когнитивное состояние: от знания о собственных прегрешениях исповедующегося до его веры во всезнающего Бога. При этом сама ситуация исповеди невозможна при отсутствии веры и предполагает, в частности, веру исповедующегося в то, что при условии его искреннего раскаяния его грехи будут отпущены . Исповедь как жанр отличается коммуникативной свободой, относительной стилевой и композиционной независимостью. Содержание, стиль и композиция исповеди будут зависеть лишь от широты мировоззрения, степени покаяния и состояния внутреннего мира человека. Таким образом, религиозный дискурс - дискурс веры, в котором образ человека и образ Бога стремятся к тождеству. В религиозном коммуникативном процессе размыта обратная связь: в одном направлении неясен образ автора, в другом -образ адресата. Тем не менее своеобразие религиозной коммуникации определяет эквивалентные черты в текстах теодискурса, в которых она реализуется. Это позволяет видеть

в религиозных текстах определенную жанровую общность и означает, что существует определенное, исторически и логически сложившееся жанровое пространство религиозных текстов, способствующее усилению внимания адресатов к текстовому, словесному выражению мыслей и отвечающее интересам носителей религиозного мировоззрения.

Если говорить не о канонической исповеди, а об исповедальной интенции, то она оказывается до некоторой степени шире исповеди. Однако она так или иначе опирается на каноны исповеди. У каждого человека в сознании существует некий кодекс правил и норм поведения, которым он следует. каждый, так или иначе, оценивает совершенные им действия, а любая оценка порождает определенное отношение. В том случае, если совершенные поступки оцениваются как положительные, возникает чувство самоудовлетворенности. В случае же совершения неверного действия человек ощущает неудовлетворенность, эмоциональную нестабильность, что в итоге вызывает желание выговориться, объяснить причины совершенного поступка, найти понимание и одобрение окружающих, а все это -не что иное, как определенные исповедальные интенции. Вне религиозного дискурса исповедь, а вернее, реализация исповедальной интенции, имеет ряд существенных отличий. Попытаемся обозначить их суть и некоторые формы реализации.

Каноническая исповедь является таинством, что во многом определяется природой человека: проще открыться незнакомому лицу, будучи уверенным, что о совершенных им поступках не станет известно широкой публике. Довольно часто человек прибегает к исповеди вне стен церкви и даже вне рамок религиозного дискурса. Но в данном случае это уже некий «внутренний монолог», обращенный к высшей силе (медиум в данном случае отсутствует и об отпущении грехов говорить не приходится, представляется возможным свидетельствовать лишь об их признании). Анализ практического материала (художественных текстов) позволил нам выявить ряд подтипов реализации исповедальной интенции, которые мы условно обозначили как а) осознание своих чувств, отношения к кому-либо или чему-либо, с одновременной оценкой самого себя (возможно раскаяние); б) признание совершенной ошибки; в) желание установить причины совершенного поступка; г) угрызения совести, раскаяние.

Поскольку исповедь - это некий «разговор» с Богом, во время которого человек рас-

каивается в содеянном, просит прощения и отпущения грехов, священнослужитель выступает лишь в роли медиума, принимающего исповедь. Исповедуется же человек Всевышнему, во власти которого наказать его или простить (отпустить) грехи. Роль медиума в некоторых случаях - помочь человеку, подсказать, если последний не знает, с чего начать или как правильно оценить то или иное из совершенных им действий. Однако, как показывает практика, люди в большинстве своем способны оценить свои действия и поступки и поэтому при подготовке к исповеди уже в основном четко знают, в чем хотят покаяться. Представляется возможным говорить о том, что во время исповеди человек признается не только Богу, но и самому себе в том, что не всегда может публично озвучить - чувства, переживания, раскаяние, волнение - весь внутренний мир человека оказывается открыт. Не случайно существует точка зрения, согласно которой в трудных жизненных ситуациях порой бывает необходимо просто выговориться, тем более, что вербализация мысли позволяет представить многие моменты точнее и логичнее. Именно данная цель - выговориться и переосмыслить содеянное - лежит в основе многих фрагментов литературных произведений, в которых находит реализацию исповедальная интенция.

Как было отмечено выше, исповедальная интенция может быть вычленена в текстовых фрагментах, когда человек, например, пытается осознать, осмыслить свои чувства, отношение к кому-либо или чему-либо. В данном случае она может выполнять регулятивную функцию: "I have never known or loved another man before or since," she thought, "And in the twenty two years since I’ve known him, my love for him has grown to passion” . Иногда человек пытается осмыслить не только свои чувства и эмоции, но и определить их как причину некоторых своих поступков: Всякое чрезвычайно позорное, без меры унизительное, подлое и, главное, смешное положение, в каковых мне случалось бывать в моей жизни, всегда возбуждало во мне, рядом с безмерным гневом, неимоверное наслаждение. Точно так же и в минуты преступлений, и в минуты опасности жизни. Если б я что-нибудь крал, то я бы чувствовал при совершении кражи упоение от сознания глубины моей подлости. Не подлость я любил (тут рассудок мой бывал совершенно цел), но упоение мне нравилось от мучительного сознания низости. Равно всякий раз, когда я, стоя на барьере, выжидал выстрела

противника, то ощущал то же самое позорное и неистовое ощущение, а однажды чрезвычайно сильно. Сознаюсь, что часто я сам искал его, потому что оно для меня сильнее всех в этом роде .

В ряде случаев человек посредством такой внутренней исповеди может признавать собственные ошибки (что бывает трудно вербализовать): Goodness, she couldn’t tell them that she wanted to give the baby up, and they brought small gifts in to work for her, which always made her fell terribly guilty... . Иногда признание вины находит прямое выражение и в репликах героев: .... Я виновата перед ним и не стою его! . Внутренняя исповедь лица может строиться в виде интеррогативных конструкций - в том случае, когда человек осознает совершение проступка, греха, отступление от нормы, но пока не может найти объяснения совершенному: Why had she died? Why had it happened? Why couldn’t it have been him instead of Annie? But he told no one what he felt, he said nothing to anyone. In fact, for the rest of the week, they said nothing to each other... .

Внутренняя исповедь может содержать и явные пассажи, передающие раскаяние, угрызения совести: ... It was hard to know which was the right thing to do, except that she kept feeling that it would be a greater gift to the child, and even herself, to let it go to other parents. There would be other children one day, and she would always regret this one, but it was the wrong time and the wrong place, and circumstances she just couldn’t manage... или Нет, Наташа, мне, мне надо у твоих ног лежать до тех пор, пока сердце мое услышит, что ты простила меня, потому что никогда, никогда не могу заслужить я теперь от тебя прощения! Я отверг тебя, я проклинал тебя, слышишь, Наташа, я проклинал тебя, - и я мог это сделать!.. А ты, а ты, Наташа: и могла ты поверить, что я тебя проклял! И поверила - ведь поверила! Не надо было верить! Не верила бы, просто бы не верила! , или Я ведь знаю, Ваня, как ты любил меня, как до сих пор еще любишь, и ни одним-то упреком, ни одним горьким словом ты не упрекнул меня во все это время! А я, я... Боже мой, как я перед тобой виновата! Помнишь, Ваня, помнишь и наше время с тобою? Ох, лучше б я не знала, не встречала б его никогда!.. Жила б я с тобой, Ваня, с тобой, добренький ты мой, голубчик ты мой!.. Нет, я тебя не стою! Видишь, я какая: в такую минуту тебе же напоминаю о нашем прошлом счастии, а ты и без того страдаешь! (Там же, с. 41 - 42).

В заключение отметим, что исповедь выступает сложным в коммуникативном и психологическом плане событием, включающим констатацию и оценку фактов, событий жизни человека. Осмысление внутренней сущности и механизмов исповеди требует привлечения знаний из лингвистики, психологии, теологии и ряда других дисциплин. Только комплексный анализ позволяет понять природу такого сложного религиозного таинства и психологического события, каким является исповедь.

Литература

1. Архимандрит Лазарь. Грех и Покаяние последних времен: Изд. Московского подворья СвятоУспенского Псково-Печерского монастыря, 1995.

2. Библия: Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Брюссель, 1973.

3. Воробьев В. Покаяние, исповедь, духовное руководство // Путь покаяния: Беседы перед исповедью. М. : Даниловский благовестник, 2005.

4. Гольдин В.Е. Имена речевых событий, поступков и жанры русской речи // Жанры речи. Саратов: Изд-во ГосУНЦ «Колледж», 1997. С. 23 - 34.

5. Достоевский Ф.М. Бесы // Собрание сочинений в пятнадцати томах. Л. : Наука, 1990. Т. 7.

6. Достоевский Ф.М. Униженные и оскорбленные // Собрание сочинений в двенадцати томах. М. : Изд-во «Правда», 1982. Т. 4 (Библиотека «Огонька». Отечественная классика).

7. Мень А. Таинство, слово и образ. Л. : Изд-во «Ферро-Логос», 1991.

8. Михайлова М.В. Молчание и слово (таинство покаяния и литературная исповедь) // Метафизика исповеди. Пространство исповедального слова: материалы Междунар. конф. Санкт-Петербург, 26 - 27 мая 1997 г. СПб. : Изд-во Ин-та Человека РАН, 1997. С. 9 - 14.

9. Steel D. The Gift. N.Y. : Dell Publishing Group Inc., 1996.

Confession as a genre and an intention

There are regarded the issues of a confession as one of the genres of religious discourse which contains its distinguishes and main peculiarities. It is considered reasonable to speak not only about the confession genre but also about the presence of different types of confessionary intention in texts that is to some extent wider than a confession. There is revealed and described the number of types of confessionary intention realization in narrative texts.

Key words: religious discourse, genre, confession, confessionary intention, ways of realization.

Т.С. оСТАПЕШо (Иркутск)

Причины возникновения тавтологических выражений в речи говорящего

Показаны основные причины появления тавтологических выражений в речи говорящих. Выявляются четыре основные причины, по которым говорящие используют в своей речи тавтологии. В соответствии с этим производится разделение тавтологических выражений на четыре группы и дается краткая характеристика данных групп.

Ключевые слова: тавтология, говорящий, причины употребления, речевая ошибка, интенциональность высказывания.

Тавтология - это содержательная избыточность высказывания, проявляющаяся в смысловом дублировании целого или его части. Как известно, тавтология - это лингвистический термин, однако изучением данного явления занимается не только лингвистика. Тавтология - это также предмет изучения логики, философии, культуры речи и других наук, к тому же слово «тавтология» нередко употребляется и в обыденной речи так называемыми «наивными лингвистами». Анализ научной литературы по тавтологии и проведенный ассоциативный эксперимент показали, что рассматриваемое явление имеет неодинаковое осмысление в разных научных отраслях и сфере «наивной лингвистики». Можно сказать, что каждая наука рассматривает тавтологию под своим особым углом зрения, уделяя повышенное внимание какой-либо одной стороне данного многостороннего явления.