Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Поэта Иосифа Бродского не стало зимой 1996 года, однако его прах обрел свое последнее пристанище лишь полтора года спустя, летом 97-го. Прежде чем обрести упокоение, тело поэта было погребено во временной могиле, а вопрос о месте окончательного захоронения еще долгое время оставался открытым.

«Со смертью не всё кончается»

Иосиф Бродский ушёл из жизни 28 января 1996 года. Ему было 55 лет. Задолго до смерти, в 1962 году, 22-летний поэт писал: «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать». Умер поэт в Америке, а похоронен на острове - только не на Васильевском, а на одном из венецианских - Сан-Микеле.

Иосиф Александрович скончался в Нью-Йорке, в ночь на 28 января. Сердце, по мнению медиков, остановилось внезапно - инфаркт, пятый по счёту. Первое захоронение Бродского было временным - тело в обитом цинком гробу поместили в склеп при храме Святой Троицы на берегу Гудзона. Решение вопроса об окончательном месте упокоения заняло больше года. Присланное телеграммой предложение депутата Государственной Думы РФ Галины Старовойтовой похоронить поэта в Петербурге было отвергнуто - «это означало бы решить за Бродского вопрос о возвращении на родину». Стоит напомнить, что самому Иосифу не позволили приехать в СССР ни на похороны матери, ни на похороны отца.

Иосиф Бродский дожил до 55 лет. Фото: Commons.wikimedia.org

По словам вдовы поэта Марии (урождённой Соццани, итальянской аристократки с русскими корнями): «Идею о похоронах в Венеции высказал один из друзей. Это город, который, не считая Санкт-Петербурга, Иосиф любил больше всего».

21 июня 1997 года на кладбище Сан-Микеле состоялось перезахоронение тела Бродского. Планировали похоронить поэта на русской половине кладбища между могилами Стравинского и Дягилева. Но это оказалось невозможным, поскольку Иосиф не был православным. Отказало и католическое духовенство. В результате, могила находится в протестантской части кладбища. Поначалу на могиле был деревянный крест с именем Joseph Brodsky, через несколько лет его сменил памятник работы американского художника - эмигранта из СССР Владимира Радунского, который в своё время иллюстрировал одну из поэм Бродского.

На обороте памятника есть надпись по латыни - строка из элегии древнеримского поэта Проперция, которая означает: «Со смертью не всё кончается». На могиле Бродского посетители оставляют стихи, письма, камешки, фотографии, карандаши, сигареты - как известно, Иосиф очень много курил.

Не пишите биографию!

Незадолго до кончины Бродский прислал письмо в отдел рукописей Российской национальной библиотеки в Петербурге, где храниться основная часть архива поэта до 1972 года, времени его высылки из СССР. В послании он попросил на 50 лет закрыть доступ к его дневникам, письмам и семейным документам. На рукописи и другие подобные материалы запрет не распространялся, литературная часть архива открыта для исследователей.

Поэт просил своих близких не участвовать в написании его биографии. Фото: Из архива Якова Гордина

Бродский просил друзей и родных не принимать участия в написании его биографии. Он подчёркивал: «Я не возражаю против филологических штудий, связанных с моими худ. произведениями - они, что называется, достояние публики. Но моя жизнь, моё физическое состояние, с Божьей помощью принадлежала и принадлежит только мне… Что мне представляется самым дурным в этой затее, это - то, что подобные сочинения служат той же самой цели, что и события в них описываемые: что они низводят литературу до уровня политической реальности. Вольно или невольно (надеюсь, что невольно) вы упрощаете для читателя представление о моей милости. … А, - скажет французик из Бордо, - всё понятно. Диссидент. За это ему Нобеля и дали эти шведы-антисоветчики. И «Стихотворения» покупать не станет… Мне не себя, мне его жалко».

Я не возражаю против филологических штудий, связанных с моими произведениями – они, что называется, достояние публики. Но моя жизнь, моё физическое состояние, с Божьей помощью принадлежала и принадлежит только мне

Единственная на сегодняшний день литературная биография Бродского принадлежит его другу, эмигранту, также как и Иосиф родившемуся в Ленинграде - Льву Лосеву. По сведениям исследователя жизни и творчества Бродского Валентины Полухиной, написание биографии запрещено до 2071 года, то есть - на 75 лет после кончины поэта.

В одном из интервью на вопрос: «Что вы цените выше всего в человеке?», Бродский ответил: «Умение прощать, умение жалеть. Наиболее частое ощущение, которое у меня возникает по отношению к людям, и это может показаться обидным, - это жалость. Наверное, потому, что все мы конечны». А ещё он утверждал: «Две вещи оправдывают существование человека на земле: любовь и творчество».

Убежище для работы

Как известно, в Петербурге на доме Мурузи (Литейный пр., 24), в котором поэт жил с 1955 по 1972 годы, установлена памятная доска. А вот мемориальный музей в квартире так и не открыт. Зато в музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме можно увидеть экспозицию «Американский кабинет Иосифа Бродского», включающую подлинные вещи из дома поэта в Саут-Хэдли, переданные вдовой.

Могила Иосифа Бродского находится на кладбище Сан-Микеле. Фото: Commons.wikimedia.org / Levi Kitrossky

Именно в этот городок Иосиф и собирался отправиться утром 28 января - здесь он преподавал в университете с начала 1980-х годов. В Саут-Хэдли у Бродского было полдома, которые поэт считал «убежищем, где можно спокойно поработать». В Фонтанном доме представлены письменный стол, секретер, настольная лампа, кресло, диван, библиотека, почтовые открытки и фотографии.

На столе - пачка сигарет «L&M», неумеренно увлечение которыми, как рассказывал Бродский, стали причиной его первого инфаркта. Тут же маленький транзисторный приёмник, печатные машинки - поэт не пользовался компьютером.

Обращает на себя внимание старый кожаный чемодан, привезённый отцом Бродского из Китая в 1948 году. Именно с этим чемоданом Иосиф навсегда покинул родину. Сидящим на этом чемодане в аэропорту «Пулково» в день отъезда 4 июня 1972 года запечатлел его один из друзей. Интересно, что в ящичках секретера были обнаружены ручка, записная книжка, конверты и даже открытые коробочки с лекарствами - эти мелочи, представленные в экспозиции, создают впечатление, будто Бродский может в любую минуту зайти за понадобившейся ему вещью.

На острове Сан-Микеле турист — не частый гость, хотя остров расположен в пределах видимости — от Венеции его отделяет не более полукилометра. В древности здесь был монастырь архангела Михаила, а в 1807 году появилось Cimitero — засаженное кипарисами городское кладбище, которое в 1870-х годах обнесли красной кирпичной стеной. Теперь это самый известный в мире "остров мёртвых". Русским он интересен потому, что именно здесь покоится прах нескольких людей, наших соотечественников, чьи имена дороги русской и мировой культуре.

Войдя внутрь через портал, на котором св. Михаил побеждает дракона, оказываешься поначалу на заднем дворе монастыря.

Кладбище Сан-Микеле разделено на зоны: католическое, православное, протестантское, еврейское.
Вход в первую зону.

Местная кладбищенская культура, конечно, сильно отличается от нашей. Бросается в глаза ухоженность, яркость, даже какая-то кричащая цветастость. На большинстве надгробных фотографий люди улыбаются.

Надгробные памятники, как правило, хороши, вот образцы.

Очень много фамильных склепов, вроде этих.

Отдельный участок выделен для солдат и офицеров, погибших в Первой мировой войне.

Вот общий памятник.

Это - памятник экипажу погибшей подлодки.
Утром 7 августа 1917 года в 7 милях от острова Бриони, у морской базы Пола, во время маневров, подводная лодка „F-14" была в погруженном состоянии протаранена миноносцем „Миссори". Лодка затонула на глубине 40 метров. Через 34 часа ее подняли, но 27 человек экипажа лодки погибли за 3 часа до подъема, задохнувшись хлористым газом.

Какой-то местный ас.

Вход на православное кладбище (Reparto Greco-Ortodosso).

Ухоженности и шика здесь ощутимо меньше.

Зато именно оно является местом международного паломничества — из-за двух могил, расположенных у задней стены.

Слева — дягилевская. По словам итальянского композитора Казеллы, в последние годы своей жизни Дягилев «жил в кредит, не имея возможности оплатить гостиницу» в Венеции, и 19 августа 1929 года «умер один, в гостиничном номере, бедный, каким был всегда». Похороны великого импресарио оплатила Коко Шанель - хороший друг Дягилева, при жизни маэстро дававшая деньги на многие его постановки.

Могила украшена надписью: «Венеция, постоянная вдохновительница наших успокоений» (предсмертные слова Дягилева), тут же лежат балетные пуанты.

Справа от нее покоится прах Игоря Стравинского и его жены Веры.

Кто-то принес маэстро каштанчик.

От православного кладбища направляемся к протестантскому (Reparto Evangelico),

ибо именно здесь следует искать могилу Иосифа Бродского.
Вот она, между двух кипарисов.

Вначале Иосифа Бродского хотели похоронить на православном кладбище, между Дягилевым и Стравинским. Но Русская православная церковь в Венеции не дала согласия, так как не было предоставлено никаких доказательств, что поэт был православным. Католическое духовенство проявило не меньшую строгость.

Вообще-то большие поэты обычно не ошибаются, говоря о своей судьбе. Бродский ошибся.
Молодым написал:

Ни страны, ни погоста
Не хочу выбирать.
На Васильевский остров
Я приду умирать.

Однако в Россию, в Петербург так и не вернулся. Говорят, у него было глубокое убеждение, что нельзя возвращаться назад. Одним из его последних аргументов было: «Лучшая часть меня уже там — мои стихи». Не знаю, на мой слух, звучит не очень убедительно.

Как бы то ни было, теперь он навеки соседствует с могилой Эзры Паунда — изгоя западной цивилизации, заклеймленного за сотрудничество с фашизмом, чьей казни требовали Артур Миллер, Лион Фейхтвангер и другие левые интеллектуалы.

Такой вот чёрный юморок, который на кладбище вряд ли уместен.

Поэзия конца XX века - вызов прошлым традициям; это литература модернизма и экзистенциализма. Свой замечательный вклад внес в мир философской поэзии человек железной воли и выдержки - Иосиф Бродский.

Путь этого писателя был непрост. Его судили за иждивенчество в 1964 г. Затем навсегда изгнали из страны в 1972, даже не позволив ему приехать на похороны родителей. Но все-таки, несмотря на испытания, он прожил великую и достойную жизнь.

Где похоронен Бродский? На большом острове-кладбище в Венеции. Ранее там был монастырь архангела Михаила, но с начала XIX столетия начали хоронить известных деятелей культуры.

Творческий путь

Поэт, эссеист и переводчик Иосиф Бродский получил признание в Америке. Там он преподавал, публиковался. Как и многие диссиденты того времени, из СССР он эмигрировал. Советская власть предложила поэту или психиатрическую лечебницу, или добровольную ссылку.

Иосиф Александрович начал писать с 18 лет. Так как его семье пришлось тяжело в послевоенное время, он был вынужден искать свой путь самостоятельно, не имея ни образования в области литературы, ни наставника. Единственным человеком, который поддержал молодого философа-поэта, была Анна Ахматова. Она признала в молодом человеке при первой встрече очевидный талант.

Творчество Бродского сосредоточено вокруг идеи пересечения границ. И очень часто он избирал темой стихотворений тонкую грань между жизнью и смертью. Его лирика глубокомысленна.

Поэт писал сонеты и эклоги, искал собственный художественный стиль изложения. В основном, он создавал модернистскую философскую литературу. Много переводил англоязычных стихотворений на русский, по возможности, сохраняя размер. А также писал эссе, но уже на английском языке, так как жил и преподавал в то время в Америке.

В 1987 году И. Бродский стал Нобелевским лауреатом. Однако на Родине до эпохи перестройки его так и не признали. Только в 90-х годах его труды начали публиковаться на территории бывшего СССР.

Иосиф Бродский: лучшие стихи

Знаменитый поэт не зря был удостоен премии. Его литература альтруистична, хотя часто в ней наблюдается критичность, печаль, мысли о любви и смерти. Во многих стихотворениях присутствует призыв осознать свою свободу, человеческое достоинство. Например, в стихотворении: "Осенний крик ястреба" поэт повествует об одинокой птице как символе свободы и величия души.

Бродский видоизменил тонику "стандартного" русского стихотворения. Свой художественный мир он создает при помощи довольно сложного синтаксиса, вечно ищет новые образы, старается никому не подражать. Однажды выступление в Петербурге на турнире поэтов окончилось почти скандалом, так как литературное общество не приняло его стихотворение "Еврейское кладбище". На то время такой способ самовыражения считался неуместным.

Его творениям свойственна необычная ритмика, красочные эмоциональные оттенки. Самое известное стихотворение "На смерть Жукова" отображает его философский склад ума, критичность мышления и неприятие войны, убийств.

Много ли создал за жизнь Иосиф Бродский? Стихи - лучшее, что он мог оставить после себя. Это многочисленные, уникальные по смыслу и форме произведения. Он любил и модернизм, и классику, и авангард. Никогда не ограничивал себя рамками стиля. Часто именно звучание слога имеет большее значение в его произведениях, чем смысл.

Как умер поэт?

Бродский скончался в собственной квартире в Нью-Йорке ночью с 27 на 28 января 1996 г. Он готовился ехать в Саут-Хэдли, где начинался новый семестр у студентов.

Мы уже говорили, где похоронен Бродский. Но сначала его похоронили в Нью-Йорке, неподалеку от Бродвея. Незадолго до смерти поэт сам купил себе место на кладбище. А 21 июня 1997 года останки перезахоронили на отдельном острове-кладбище Сан-Микеле, в получасе езды на катере от Венеции. В связи с тем, что поэт не был крещен в православной церкви, похоронить тело на русской части кладбища, рядом с могилой И. Стравинского, оказалось невозможным.

Пророчества Бродского о своей смерти

Он предчувствовал свою смерть. Длинная жизнь на бренной земле казалась ему неуместной. Когда поэту исполнилось 40 лет, он написал такие строки:

«Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.

Только с горем я чувствую солидарность.

Но пока мне рот не забили глиной,

из него раздаваться будет лишь благодарность».

Поэзия была самой сильной страстью И. Бродского. Он читал свои произведения с огромным пылом. Писал много, и темы его творчества были многообразны и оригинальны.

Но кроме поэзии он любил и сигареты. Курил невероятно много — по 3 пачки в день. И вдобавок пил слишком много кофе. И зная, что сердечникам курить нельзя, все равно не расставался со своей плохой привычкой, говоря при этом: "Человек взял в руки сигарету и стал поэтом". На многих фотографиях он запечатлен с сигаретой в руках.

Он понимал прекрасно, что до XXI века ему не дожить. Первый инфаркт поэт и эссеист перенес еще после суда, в 1964 году. Когда медики сообщили ему о серьезных проблемах с сердцем, жизнь поэта наполнилась постоянным страхом. А стихи стали более серьезными, драматичными.

Последний приют поэта

Могилу И. Бродского в Венеции постоянно посещают ценители его творчества. Поэта уже нет среди нас более двадцати лет, но он жив в сердцах его друзей и детей. И, конечно, всех тех, кто перечитывает его подчас добрые, а подчас скорбные философские строки о жизни, любви и полете души. Русский народ не забыл его наследия. Хоть при жизни и не ценил.

Те люди, которые хотели бы побывать на могиле поэта и почтить его память, могут свободно посетить кладбище Сан-Микеле. Нетрудно запомнить, где похоронен И. Бродский. Рядом со своим любимым городом - Венецией.

Вывод

Не каждого рифмоплета можно назвать поэтом, а тем более поэтом-творцом. Но во всех строфах Иосифа Александровича Бродского просвечивается душевность, стойкость и полет мысли настоящего человека искусства. Возможно, именно благодаря всем трудностям и препонам, выпавшим на его долю, он и стал таким уникальным, сильным, достойным подражания поэтом и эссеистом.

А чтобы почтить память великого творца, можно отправиться туда, где похоронен Бродский, - на кладбище Сан-Микеле, в его протестантскую часть.

Иосиф Бродский был похоронен на протестантском участке кладбища острова Сан-Микеле, поскольку на католическом и православном не разрешается хоронить людей без вероисповедания. За кирпичной кладбищенской стеной плещутся волны венецианской лагуны. Сюзан Зонтаг заметила, что – идеальное место для могилы Бродского, поскольку нигде. «Нигде» – это тот же обратный адрес, который Бродский дает в начале одного из своих самых прекрасных лирических стихотворений: «Ниоткуда с любовью...». Об истории его перезахоронения и перевозки из Америки в Венецию пишет на общелит.ру Аркадий Бельман со ссылкой на оригинал публикации:

«За две недели до смерти он купил себе место на кладбище. Смерти он боялся жутко, не хотел быть ни зарытым, ни сожженным, его устроило бы, если бы он оказался куда-нибудь замурованным. Так оно поначалу и получилось. Он купил место в маленькой часовенке на ужасном нью-йоркском кладбище, находящемся на границе с плохим Бродвеем. Это была его воля...
А потом было перезахоронение в Венеции. Это вообще гоголевская история, о которой в России тоже почти никто не знает. Бродский не был ни иудеем, ни христианином по той причине, что человеку, может быть, воздается не по вере его, а по его деяниям, хотя его вдова Мария Содзани (они женились в сентябре 1990 года, а через три года у Бродского родилась дочь) хоронила его по католическому обряду. У Иосифа было для себя два определения: русский поэт и американский эссеист. И все. Итак, о перезахоронении. Мистика началась уже в самолете: гроб в полете открылся. Надо сказать, что в Америке гробы не забивают гвоздями, их закрывают на шурупы и болты, они не открываются даже от перепадов высоты и давления. Иногда и при авиакатастрофах не открываются, а тут - ни с того ни с сего. В Венеции стали грузить гроб на катафалк, он переломился пополам. Пришлось тело перекладывать в другую домовину. Напомню, что это было год спустя после кончины. Дальше на гондолах его доставили на остов Сан Микеле. Первоначальный план предполагал его погребение на русской половине кладбища, между могилами Стравинского и Дягилева. Оказалось, что это невозможно, поскольку необходимо разрешение Русской православной церкви в Венеции, а она его не дает, потому что православным он не был... В результате принимается решение похоронить его на евангелистской стороне. Но там нет свободных мест, в то время как на русской - сколько душе угодно. Тем не менее место нашли - в ногах у Эзры Паунда. (Замечу, что Паунда как человека и антисемита Бродский не выносил, но как поэта ценил очень высоко... Короче, не самое лучшее место упокоения для гения.) Начали копать - прут черепа да кости, хоронить невозможно. В конце концов бедного Иосифа Александровича в новом гробу отнесли к стене, за которой воют электропилы и прочая техника, положив ему бутылку его любимого виски и пачку любимых сигарет, захоронили практически на поверхности, едва присыпав землей. Потом в головах поставили крест. Ну что ж, думаю, он вынесет и этот крест».
И еще одно обстоятельство, о котором писали только в Италии. Президент России Ельцин отправил на похороны Бродского шесть кубометров желтых роз. Михаил Барышников со товарищи перенес все эти розы на могилу Эзры Паунда. Ни одного цветка от российской власти на могиле русского поэта не осталось и нет до сих пор. Что, собственно, отвечает его воле."

К.ф.-м.н., с.н.с. ИИЕТ РАН
Генеральный директор ООО "ИНТЕРСОЦИОИНФОРМ"

1.

Нет, не кирпич (пуля, яд, укол зонтиком, автомобильная авария, крушение самолета или океанского лайнера), но - сердечная мышца. Упал и не встал.

Високосный 1996 год сделал выбор.

2.

Не окликайся на "Эй, паря!" Будь глух и нем.
Даже зная язык, не говори на нем.
Старайся не выделяться - в профиль, анфас; порой
просто не мой лица. И когда пилой
режут горло собаке, не морщься. Куря, гаси
папиросу в плевке. Что до вещей, носи
серое, цвета земли; в особенности - белье,
чтоб уменьшить соблазн тебя закопать в нее...

И.Бродский. Назидание, 1987

Сильнейшее ощущение колоссальной трагедии выдающегося современника.
В мире дутых поэтических величин, которые Белый спокойно называл нулями, исчезла боевая единица.

Независимость от всех и зависимость от больного сердца. Умер Титан русской и мировой культуры. Каким он виделся на расстоянии?

Человек чудовищно одинокий, ярко талантливый, носитель высочайшей поэтической культуры, профессиональный переводчик поэзии, рупорно оболганный, несправедливо наказанный, обиженный, выдворенный с треском, сумевший на чужой земле гордо выпрямить позвоночник своей песни, подлинно независимый, тянувшийся к регулярному общению со своей аудиторией, ироничный по отношению к себе и другим, любящий шутку, игру, соревновательность, честный мыслитель, путешественник, профессор, лауреат Нобелевской премии, поэт года, верный друг своих друзей, тонкий эссеист, заядлый курильщик, горестный наблюдатель ежегодных подвигов ничтожеств у власти на его родине, постоянный читатель и прилежный ученик, человек многократно крупнее своего объема, сын, отец и т. д.

3.

Здесь, на холмах, среди пустых небес,
среди дорог, ведущих только в лес,
жизнь отступает от самой себя
и смотрит с изумлением на формы,
шумящие вокруг. И корни
вцепляются в сапог, сопя,
и гаснут все огни в селе.
И вот бреду я по ничьей земле
и у Небытия прошу аренду.

И.Бродский. Новые стансы к Августе, 1964

Одна из его загадок для многих - нежелание вернуться - пусть даже на короткий срок - в Россию, в свой город, увидеть его раздолбанные улицы, полуаварийные здания, вывески на английском, побродить в толпе мешочников и бомжей, втянуть в ноздри тот же чад и кислый запах вони, знать, что гнездо распалось и улетевших не собрать воедино уже никогда, увидеть непохорошевшие лица старых друзей, написать несколько новых благодарных (горьких?) стихотворений...

4.

Состоя из любви, грязных снов, страха смерти, праха,
осязая хрупкость кости, уязвимость паха,
тело служит в виду океана цедящей семя
крайней плотью пространства: слезой скулу серебря,
человек есть конец самого себя и вдается во Время.

И.Бродский, Колыбельная трескового мыса, XI

Нам трудно судить о подлинных размерах и величии выстроенного Бродским “памятника самому себе” по той причине, что отечественный читатель знаком лишь с вершиной айсберга, являющегося наследием Бродского.

Его опубликованные русские и английские стихи и эссе, его рукописи, магнитофонные записи лекций, выступлений, чтений, теле- и видеофильмы, фотографии, рисунки, письма, воспоминания о нем, исследования его творчества (сравнительные исследования) будут выплывать и выплывать к российскому читателю из темноты и тумана неведения еще долгие годы...

5.

Разрастаясь, как мысль облаков о себе в синеве,
время жизни, стремясь отделиться от времени смерти,
обращается к звуку, к его серебру в соловье,
центробежной иглой разгоняя масштаб круговерти.

И.Бродский. BAGATELLE, 1987

Что для нас его поэзия? Предназначены ли эти стихи для заучивания в школе?

Кто на него влиял - можем ли мы увидеть следы этого влияния в каждом его стихотворении - хотя он и упоминал ряд имен прошлого с глубокой благодарностью - Баратынский, Пушкин, Лермонтов, Фет, Цветаева, Мандельштам, Ахматова, Пастернак, Донн, Рильке, Фрост, Оден...

6.

Мы с тобой никто, ничто.
Сумма лиц, мое с твоим,
очерк чей и через сто
тысяч лет неповторим.

И.Бродский. В горах, 1990

В фильме о нем ("Прогулки с Бродским") есть несколько крупноплановых портретных кадров, в которых поражают глаза - полные жизни и грусти, прощения и прощания.

Ему на свободе было как в клетке. Его монологи не менее поэтичны, чем стихи.

7.

Независимо от того, является ли человек писателем
или читателем, задача его состоит прежде всего в том,
чтоб прожить свою собственную, а не навязанную или
предписанную извне, даже самым благородным
образом выглядящую жизнь.

И.Бродский, Нобелевская лекция, 1987

Право на собственную жизнь и судьбу он уже никогда не передоверял никому. Особенно русским спецорганам.

Он выстроил странную паутинообразную тонкую серебристую конструкцию над мощной площадью русского стиха XIX-XX века, - казалось, он ткет, строит, воздвигает нечеловеческими усилиями купол с невиданными фресками...

Но до конца довести не удалось...

И все-таки он целеустремленнее, чем другие, пытался найти пути в поэтику (поэзию?) XXI века.

Его подвиг - поэта, личности, духа, плодотворного труда - вызывает безграничное уважение.

Несделанного им будет остро не хватать не столько нам, сколько нашим потомкам.

8.

Его похоронят в Венеции.

Возможно, это справедливо.

__________________________

ПОСЛЕСЛОВИЕ. Известие о смерти и похоронах Иосифа Бродского застало меня в момент сдачи в типографию первого номера журнала "КОМПЬЮТЕРНАЯ ХРОНИКА" за 1996 г. Поскольку месяц назад, в предыдущем номере этого журнала, в "Литературном приложении" была опубликована моя статья "ПОЭТ ИОСИФ БРОДСКИЙ И РОССИЙСКИЕ ЧИТАТЕЛИ: ДЕТАЛИ, ЧАСТНОСТИ, ОСКОЛКИ, НАБЛЮДЕНИЯ" ("КОМПЬЮТЕРНАЯ ХРОНИКА", 1995, № 12, с. 119-132), то мысль поместить в сдаваемом номере краткий некролог поэту казалась естественной. Мешало только то, что за оригинал-макетом по пути в типографию ко мне должен был заехать типографский курьер и у меня в распоряжении был час-два. Требовалось сразу начисто писать и верстать этот текст (непременно заливая низ страницы), потом скорострельно его распечатать... Уговорить курьера задержаться на 20 минут можно было лишь ценой своего обеда. Он хмуро согласился, я успел, назавтра номер ушел к подписчикам ("КОМПЬЮТЕРНАЯ ХРОНИКА", 1996, № 1, с. 101-103). Следы той дикой спешки видны уже в том, что восьмая четка обошлась без эпиграфа и состоит всего из двух фраз. Позднее эта статья как факсимиле была воспроизведена в нашем журнале "АНТОЛОГИЯ МИРОВОЙ ПОЭЗИИ", 1998, № 7.
В Интернете эта статья впервые была помещена в январе 2000 г. на сайте, посвященном жизни и творчеству Марины Цветаевой (ссылка на этом сайте дана только на журнал "АНТОЛОГИЯ МИРОВОЙ ПОЭЗИИ", 1998, № 7).

Старинный друг Бродского, голландский ученый Кейс Верхейл:
«При отпевании в Епископальной приходской церкви в Бруклин Хайтс, а потом при поминовении на сороковой день в величественном соборе Св. Иоанна Богослова на Манхэттене читали его стихи. Произошло своего рода чудо. Многие из нас знали эти тексты наизусть, но почти никто никогда не слышал их иначе, чем произнесенными голосом Иосифа. И теперь, когда с амвона их робко читал кто-то из его близких, слова становились новыми, мы сидели с прямыми спинами, обратясь в слух. Я уже и раньше часто думал о том, что торжественным скандированием собственных стихов Бродский заглушал их подлинную поэзию, быть может, скрывая ее из чувства целомудрия. Но читающий Бродского для себя всегда сумеет расслышать тот его голос, которым при жизни он разговаривал в минуты непринужденности и тепла.»

Возможно, кому-то грузная фигура в центре покажется знакомой.

Константин Плешаков:
Эдвина Круз вспоминает, как однажды он сказал на пороге своего дома на Вудбридж-авеню, показывая на сосновую рощу под окном: «Неплохое место для могилы». После его смерти местные друзья считали, что он хотел лежать в Саут-Хэдли.
20 февраля 96-го года в полдень в местной часовне началась мемориальная служба по Иосифу Бродскому. Джо Эллис начал свою речь так: «Теперь он принадлежит векам». Он процитировал некролог из журнала «Нью Рипаблик»: «28 января 1996 года мир поглупел». Мэри-Джо Салтер вернулась к своим запискам 88-го года: «Когда Бродский входит в класс, он не столько поэт, сколько стихотворение, не столько мысль, сколько слово, не столько слово, сколько звук. "Basically, basically, basically": я помню мелодию его голоса». Питер Вирек вспомнил, что в одном из стихотворений Бродский нашел рифму для Маунт-Холиока: «Mount Holyoke College, famed for its feminists and foliage» («Маунт-Холиок, славный феминистками и листвой»). Эдвина Круз рассказала о том, как они вместе месяц работали над переводом эссе Цветаевой «Письмо к амазонке», строчка за строчкой - за кофе в его кухне. Вспомнила она и о нежно любимой им дочери: «Я надеюсь, Анна когда-нибудь приедет сюда и услышит истории о своем отце. Мы будем их помнить».
Под конец поставили пленку. Бродский читал стихотворение на смерть матери: «In Memoriam».

Поминальная служба по Иосифу Бродскому в Кафедральном соборе (Нью-Йорк, 8 марта 1996 г.).
Полагаю (расписок у меня нет), что вторая фигура справа - друг поэта Яков Гордин.

Снег замёл пороги и дороги, Снег ложится, и не надо слов. А по телевизору – «Итоги», На экране – бравый Киселёв. Он привычный гость в любой квартире, И, хотите вы того, иль нет, Он расскажет, что творится в мире, И уж перво-наперво – в стране: Что народ, уставший от обманов, Демократам завтра скажет "нет", Что народу мил теперь Зюганов И его партейный комитет, И что Ельцин посетил студентов, Добиваясь только одного: Чтобы, выбирая президента, Помнили студенты про него, Что Явлинский лаялся с Гайдаром, Явной беспринципностью греша, И что сказал на это в кулуарах Жириновский – добрая душа, И параграф, в обсужденьи коего Снова встал парламент на дыбы, И рабочий путь Егора Строева – Человека непростой судьбы … И, парад закончив идиотский, Складывая папки и спеша, На прощанье фраза: «Умер Бродский. Сердце. Похоронят в США». А.Макаревич.

Кейс Верхейл:
«На этой постройке и был остановлен выбор, поскольку окончательно похоронить Бродского предполагалось в Венеции. После заключительных молитв у места его захоронения в глухой стене из полированного гранита некоторые остались ждать, пока не запаяют – весьма прозаически – цинковый гроб. И в то время, как мы здесь тихонько разговаривая или молча стояли и мерзли, вдруг раздался мощный удар, от которого задрожали стены. Едва мы успели сообразить, что это работает каменщик, как послышалось еще два удара, словно от кулака титана. Потом все стихло. Когда страх в моей душе утих, я представил себе Иосифа с довольным выражением лица. Я знал его достаточно хорошо, чтобы не сомневаться, что эти удары бух-бубух при прощании с нами он оценил бы как простейшее воспроизведение его любимого стихотворного размера».

Ольга Крымова:
"Поэт - существо одинокое. Литературная работа не связана с тем, как и где ты живешь. Связь между реальностью и работой вовсе необязательна. Поэзия не должна зависеть от конкретного опыта. Можно пережить бомбардировку в Хиросиме и не написать ни строчки. В то же время одна бессонная ночь вдруг рождает прекрасную лирику..."

Некогда благословленный Ахматовой, гонимый поэт Бродский стал символом конца советской цивилизации, самой трогательной чертой которой была любовь к стихам. Помните инфантильных аскетичных юношей и девушек с томиками стихов под мышками и со взглядами горящими, со взорами поэтичными и чистыми помыслами?

"Я не чувствую себя в изгнании. Я просто живу на Западе. Личная драма не может длиться двадцать лет. Хотя бы в этом я - настоящий еврей. Бог разбросал мой народ, приговорив его к вечным скитаниям по земле. И я продолжаю бродяжничать согласно указу Господа..." - писал поэт.

"Меня упрекали во всем, окромя погоды,
и сам я грозил себе часто суровой мздой.
Но скоро, как говорят, я сниму погоны
и стану просто одной звездой.

Я буду мерцать в проводах лейтенантом неба
и прятаться в облако, слыша гром,
не видя, как войско под натиском ширпотреба
бежит, преследуемо пером..."

21 июня 1987 года на кладбище Сан-Микеле в Венеции хоронили Иосифа Бродского. Венеция - город на воде. Как Петербург.

Приехали человек пятьдесят друзей, живущий в Петербурге сын Андрей и вдова поэта Мария с 4-летней дочкой Анной - из Нью-Йорка. Других родственников у Бродского не осталось: мать и отец скончались, так и не получив возможности свидеться с сыном.

"Пахнет оледененьем.
Пахнет, я бы добавил, неолитом и палеолитом.
В просторечии - будущим. Ибо оледененье
есть категория будущего, которое есть пора,
когда больше уже никого не любишь, даже себя..."

Исраэль Шамир (Израиль)
Иосиф Бродский запретил отпевать его в синагоге. А как Бродский отбивался от попыток загнать его в еврейский закут: он отказывался читать стихи в синагогах, хотя этого не чурались Евтушенко и Вознесенский, не хотел даже посетить еврейское государство, отклонял приглашения Иерусалимского университета.
Сэр Исаия Берлин, в своё время демонстративно отказавшийся пожать руку кровавому убийце, премьер-министру Израиля Менахему Бегину, говорил о Бродском: «Он не хотел быть еврейским евреем. Его еврейство не интересовало. Он вырос в России и вырос на русской литературе». Шимон Маркиш пишет: «Он не был иудеем ни по вере, ни по мироощущению, впрочем, так же как и Осип Мандельштам и Борис Пастернак, выбравшие себе тоже осознанную судьбу в русской культуре».

Анти-расист ()
Иосиф Бродский был некрещёным, а потому похоронить его на греко-ортодоксальном участке было невозможно. Похоронен он на епископальном участке, рядом с могилой Эзры Паунда.
Он оставался русским поэтом еврейского происхождения - лучший курс для интеллигента и поэта, писавшего на русском и английском языках.

Источник: http://www.mn.ru/otziv.php?2005-23-12

Иосиф Бродский. Письмо в бутылке (Entertainment for Mary)1 То, куда вытянут нос и рот, прочий куда обращен фасад, то, вероятно, и есть "вперед"; все остальное считай "назад". Но так как нос корабля на Норд, а взор пассажир устремил на Вест (иными словами, глядит за борт), сложность растет с переменой мест. И так как часто плывут корабли, на всех парусах по волнам спеша, физики "вектор" изобрели. Нечто бесплотное, как душа. Левиафаны лупят хвостом по волнам от радости кверху дном, когда указует на них перстом вектор призрачным гарпуном. Сирены не прячут прекрасных лиц и громко со скал поют в унисон, когда весельчак-капитан Улисс чистит на палубе смит-вессон. С другой стороны, пусть поймет народ, ищущий грань меж Добром и Злом: в какой-то мере бредет вперед тот, кто с виду кружит в былом. А тот, кто - по Цельсию - спит в тепле, под балдахином и в полный рост, с цезием в пятке (верней, в сопле), пинает носком покрывало звезд. А тот певец, что напрасно лил на волны звуки, квасцы и йод, спеша за метафорой в древний мир, должно быть, о чем-то другом поет. Двуликий Янус, твое лицо - к жизни одно и к смерти одно - мир превращают почти в кольцо, даже если пойти на дно. А если поплыть под прямым углом, то, в Швецию словно, упрешься в страсть. А если кружить меж Добром и Злом, Левиафан разевает пасть. И я, как витязь, который горд коня сохранить, а живот сложить, честно поплыл и держал Норд-Норд. Куда - предстоит вам самим решить. Прошу лишь учесть, что хоть рвется дух вверх, паруса не заменят крыл, хоть сходство в стремлениях этих двух еще до Ньютона Шекспир открыл. Я честно плыл, но попался риф, и он насквозь пропорол мне бок. Я пальцы смочил, но Финский залив тут оказался весьма глубок. Ладонь козырьком и грусть затая, обозревал я морской пейзаж. Но, несмотря на бинокли, я не смог разглядеть пионерский пляж. Снег повалил тут, и я застрял, задрав к небосводу свой левый борт, как некогда сам "Генерал-Адмирал Апраксин". Но чем-то иным затерт. Айсберги тихо плывут на Юг. Гюйс шелестит на ветру. Мыши беззвучно бегут на ют, и, булькая, море бежит в дыру. Сердце стучит, и летит снежок, скрывая от глаз "воронье гнездо", забив до весны почтовый рожок; и вместо "ля" раздается "до". Тает корма, а сугробы растут. Люстры льда надо мной висят. Обзор велик, и градусов тут больше, чем триста и шестьдесят. Звезды горят и сверкает лед. Тихо звенит мой челн. Ундина под бушпритом слезы льет из глаз, насчитавших мильарды волн. На азбуке Морзе своих зубов я к Вам взываю, профессор Попов, и к Вам, господин Маркони, в КОМ2, я свой привет пошлю с голубком. Как пиво, пространство бежит по усам. Пускай дирижабли и Линдберг сам не покидают большой ангар. Хватит и крыльев, поющих: "карр". Я счет потерял облакам и дням. Хрусталик не верит теперь огням. И разум шепнет, как верный страж, когда я вижу огонь: мираж. Прощай, Эдисон, повредивший ночь. Прощай, Фарадей, Архимед и проч. Я тьму вытесняю посредством свеч, как море - трехмачтовик, давший течь. (И может сегодня в последний раз мы, конюх, сражаемся в преферанс, и "пулю" чертишь пером ты вновь, которым я некогда пел любовь.) Пропорот бок, и залив глубок. Никто не виновен: наш лоцман - Бог. И только Ему мы должны внимать. А воля к спасенью - смиренья мать. И вот я грустный вчиняю иск тебе, преподобный отец Франциск: узрев пробоину, как автомат, я тотчас решил, что сие - стигмат. Но, можно сказать, начался прилив, и тут раскрылся простой секрет: то, что годится в краю олив, на севере дальнем приносит вред. И, право, не нужен сверхзоркий Цейс. Я вижу, что я проиграл процесс гораздо стремительней, чем иной язычник, желающий спать с женой. Вода, как я вижу, уже по грудь, и я отплываю в последний путь. И, так как не станет никто провожать, хотелось бы несколько рук пожать. Доктор Фрейд, покидаю Вас, сумевшего (где-то вне нас) на глаз над речкой души перекинуть мост, соединяющий пах и мозг. Адье, утверждавший "терять, ей-ей, нечего, кроме своих цепей". И совести, если на то пошло. Правда твоя, старина Шарло. Еще обладатель брады густой, Ваше сиятельство, граф Толстой, любитель касаться ногой травы, я Вас покидаю. И Вы правы. Прощайте, Альберт Эйнштейн, мудрец. Ваш не успев осмотреть дворец, в Вашей державе слагаю скит: Время - волна, а Пространство - кит. Природа сама и ее щедрот сыщики: Ньютон, Бойль-Мариотт, Кеплер, поднявший свой лик к Луне, - вы, полагаю, приснились мне. Мендель в банке и Дарвин с костьми макак, отношенья мои с людьми, их возраженья, зима, весна, август и май - персонажи сна. Снился мне холод и снился жар; снился квадрат мне и снился шар, щебет синицы и шелест трав. И снилось мне часто, что я неправ. Снился мне мрак и на волнах блик. Собственный часто мне снился лик. Снилось мне также, что лошадь ржет. Но смерть - это зеркало, что не лжет. Когда я умру, а сказать точней, когда я проснусь, и когда скучней на первых порах мне придется там, должно быть, виденья, я вам воздам. А впрочем, даже такая речь признак того, что хочу сберечь тени того, что еще люблю. Признак того, что я крепко сплю. Итак, возвращая язык и взгляд к барашкам на семьдесят строк назад, чтоб как-то их с пастухом связать; вернувшись на палубу, так сказать, я вижу, собственно, только нос и снег, что Ундине уста занес и снежный бюст превратил в сугроб. Сечас мы исчезнем, плавучий гроб. И вот, отправляясь навек на дно, хотелось бы твердо мне знать одно, поскольку я не вернусь домой: куда указуешь ты, вектор мой? Хотелось бы думать, что пел не зря. Что то, что я некогда звал "заря", будет и дальше всходить, как встарь, толкая худеющий календарь. Хотелось бы думать, верней - мечтать, что кто-то будет шары катать, а некто - из кубиков строить дом. Хотелось бы верить (увы, с трудом), что жизнь водолаза пошлет за мной, дав направление: "мир иной". Постыдная слабость! Момент, друзья. По крайней мере, надеюсь я, что сохранит милосердный Бог того, чего я лицезреть не смог. Америку, Альпы, Кавказ и Крым, долину Евфрата и вечный Рим, Торжок, где почистить сапог - обряд, и добродетелей некий ряд, которых тут не рискну назвать, чтоб заодно могли уповать на Бережливость, на Долг и Честь (хоть я не уверен в том, что вы - есть). Надеюсь я также, что некий швед спасет от атомной бомбы свет, что желтые тигры убавят тон, что яблоко Евы иной Ньютон сжует, а семечки бросит в лес, что "блюдца" украсят сервиз небес. Прощайте! пусть ветер свистит, свистит. Больше ему уж не зваться злым. Пускай Грядущее здесь грустит: как ни вертись, но не стать Былым. Пусть Кант-постовой засвистит в свисток, а в Веймаре пусть Фейербах ревет: "Прекрасных видений живой поток щелчок выключателя не прервет!" Возможно, так. А возможно, нет. Во всяком случае (ветер стих), как только Старушка погасит свет, я знаю точно: не станет их. Пусть жизнь продолжает, узрев в дупле улитку, в охотничий рог трубить, когда на скромном своем корабле я, как сказал перед смертью Рабле, отправлюсь в "Великое Может Быть"... (размыто) Мадам, Вы простите бессвязность, пыл. Ведь Вам-то известно, куда я плыл и то, почему я, презрев компас, курс проверял, так сказать, на глаз. Я вижу бульвар, где полно собак. Скамейка стоит, и цветет табак. Я вижу фиалок пучок в петле и Вас я вижу, мадам, в букле. Печальный взор опуская вниз, я вижу светлого джерси мыс, две легкие шлюпки, их четкий рант, на каждой, как маленький кливер, бант. А выше - о, звуки небесных арф! - подобный голландке, в полоску шарф и волны, которых нельзя сомкнуть, в которых бы я предпочел тонуть. И брови, как крылья прелестных птиц, над взором, которому нет границ в мире огромном ни вспять, ни впредь, - который Незримому дал Смотреть. Мадам, если впрямь существует связь меж сердцем и взглядом (лучась, дробясь и преломляясь), заметить рад: у Вас она лишена преград. Мадам, это больше, чем свет небес. Поскольку на полюсе можно без звезд копошиться хоть сотню лет. Поскольку жизнь - лишь вбирает свет. Но Ваше сердце, точнее - взор (как тонкие пальцы - предмет, узор) рождает чувства, и форму им светом оно придает своим. (размыто) И в этой бутылке у Ваших стоп, свидетельстве скромном, что я утоп, как астронавт посреди планет, Вы сыщете то, чего больше нет. Вас в горлышке встретит, должно быть, грусть. До марки добравшись - и наизусть запомнив - придете в себя вполне. И встреча со мною Вас ждет на дне! Мадам! Чтоб рассеять случайный сплин, Bottoms up! - как сказал бы Флинн. Тем паче, что мир, как в "Пиратах", здесь в зеленом стекле отразился весь. (размыто) Так вспоминайте ж меня, мадам, при виде волн, стремящихся к Вам, при виде стремящихся к Вам валов в беге строк, в гуденьи слов... Море, мадам, это чья-то речь... Я слух и желудок не смог сберечь: я нахлебался и речью полн... (размыто) Меня вспоминайте при виде волн! (размыто) ...что парная рифма нам даст, то ей мы возвращаем под видом дней. Как, скажем, данные дни в снегу... Лишь смерть оставляет, мадам, в долгу. (размыто) Что говорит с печалью в лице кошке, усевшейся на крыльце, снегирь, не спуская с последней глаз? "Я думал, ты не придешь. Alas!" ноябрь 1964, Норенская * Датировано 1965 в SP. - С. В. 1 Развлечение для Мэри (англ.) (прим. в СИБ) 2 КОМ - Компания объединенная Маркони (прим. автора). (прим. в СИБ)