Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

«Моцарт и Сальери»

Сальери решительно отрицает и «пользу» Моцарта для искусства. Он воспринимает музыку по преимуществу как сумму технических приемов, с помощью которых выражается гармония. Восторгаясь Глюком, Пиччини, Гайдном, он извлекал из их искусства прямую пользу: усваивал новые, открытые ими «тайны». В музыке Моцарта его привлекает «глубина», «стройность», то есть сама гармония. Но, если можно научиться «приемам», то гармонии нельзя -она неповторима. Следовательно,

И новой высоты еще достигнет?

Подымет ли он тем искусство? Нет;

Наследника нам не оставит он.

«приемы», «тайны» доступны только посвященным, жрецам, «служителям музыки», то искусство предназначе но для них. Посторонних Сальери не впускает в храм искусства. Такому кастовому - и по существу своему антидемократическому - пониманию искусства совершенно чужд Моцарт, который сожалеет о том, что не все чувствуют «силу гармонии», но объясняет это не извечной и будто бы необходимой отгороженностью искусства от жизни, а вполне реальными условиями:

Тогда б не мог

Заботиться о нуждах низкой жизни;

Все предались бы вольному искусству.

«долге». Торжество «долга» обычно означало победу разума над страстями. Рассудочный Сальери стремится убедить себя в том, что он овладел своими страстями и подчинил их разуму. На самом же деле страсти владеют им, а разум стал их послушным слугой. Так в рационализме Сальери Пушкин обнаруживает черту, более свойственную индивидуалистическому сознанию, роднящую Сальери с мрачными и своевольными героями «жестокого века». Как бы ни был рассудочен Сальери, какими бы доказательствами ни обставлял свое злодеяние, он бессилен перед сложностью, диалектичностью мира, перед единством и цельностью животворящей природы. Пушкин последовательно снял все логические умозаключения Сальери, заставил его самораскрыться и обнаружить мелкую, низменную страсть, которая движет Сальери и которой он не может противиться. Моцарт становится живым воплощением «безумства» природы и главной преградой на пути самоутверждения Сальери. Само существование Моцарта Сальери воспринимает как дерзкий вызов своим жизненным принципам. Гениальность Моцарта отрицает «гениальность» Сальери, который любит Моцарта, мучается этой любовью, искренне наслаждается, слушая его музыку, плачет над ней, но при этом всегда помнит о той сокровенно-темной уязвленности самолюбия, которая поднимается из глубин его души. Теперь Сальери знает, что творчеством он не сможет доказать свое превосходство; теперь он пускает в ход яд, который хранил много лет, чтобы с помощью преступления войти в число избранных и обрести славу. Композитор, тонко чувствующий гармонию, отравляет гения гармонии!

«Он же гений, как ты да я», «За твое здоровье, друг, за искренний союз, связующий Моцарта и Сальери», «Нас мало избранных...»), убежден в союзе двух сыновей гармонии и в несовместимости гения и злодейства. Сальери же, напротив, отъединяет Моцарта от себя - «Постой, постой, постой!.. Ты выпил?., без меня?»

Судьбе моей: я избран, чтоб его

Остановить...

«и больно, и приятно». Жизнь Моцарта принесла Сальери страдание. Отравив Моцарта, он уничтожил причину страдания, и теперь ему «и больно, и приятно». Однако исполнение «тяжкого долга» вновь возвращает Сальери к исходному моменту. Казалось, ничто не мешает ему считать себя гением, но Сальери - перед новой загадкой. Слова Моцарта и он сам оживают в его уме:

Но ужель он прав,

Две вещи несовместные. Неправда...

«ошибкой» природы. Ссылка на Буонарроти лишь оттеняет тот бесспорный факт, что в основе зависти Сальери лежат не высшие соображения о музыке, а мелочное и суетное тщеславие. «Тяжкий долг» Сальери получает точное и прямое обозначение - злодейство.

Так Пушкин восстанавливает объективный смысл совершенных Сальери действий: начав со всеобщего отрицания, завистник пришел к отрицанию конкретной личности. Устранение Моцарта вновь ставит перед Сальери общую проблему, но повернутую уже иной - нравственной - стороной. И Сальери опять ищет конкретный пример. Воспаленный низменной страстью, он готов вновь выковать бесконечную рассудочную цепь холодных софизмов, как всякий человек, тщетно пытающийся на свой лад переделать лицо мира и не доверяющий разумным и прекрасным закономерностям жизни.

Моцарт :

Постой же: вот тебе,

Пей за моё здоровье.

Но божество моё проголодалось.

Он же гений,Как ты да я.

А гений и злодейство -Две вещи несовместные.

Здоровье, друг.

За искренний союз,

Связующий Моцарта и Сальери ,

Двух сыновей гармонии.

Когда бы все так чувствовали силу

Гармонии! Но нет: тогда б не мог

И мир существовать;

Никто б не стал

Заботиться о нуждах низкой жизни;

Все предались бы вольному искусству.

Нас мало избранных, счастливцев праздных,

Пренебрегающих презренной пользой,

Единого прекрасного жрецов.

Сальери:

Все говорят: нет правды на земле.Но правды нет - и выше.

Поставил я подножием искусству;

Я сделался ремесленник: перстам

Придал послушную сухую беглость

И верность уху. Звуки умертвив,

Музыку я разъял как труп. А ныне - сам скажу - я ныне

Завистник .

Я завидую; глубоко,

Мучительно завидую. - О небо!

Где ж правота, когда священный дар,

Когда бессмертный гений - не в награду

Любви горящей, самоотверженья,

Трудов, усердия, молений послан -А озаряет голову безумца,

Гуляки праздного?.. Мне не смешно, когда маляр негодный

Мне пачкает Мадонну Рафаэля;

Мне не смешно, когда фигляр презренный

Пародией бесчестит Алигьери.

Пошёл, старик. Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь.Я знаю, я.

Я избран, чтоб его

Остановить - не то, мы все погибли,

Мы все, жрецы, служители музыки...

Но ужель он прав,

И я не гений?

Гений и злодействоДве вещи несовместные. Неправда:

А Бонаротти? или это сказка

Тупой, бессмысленной толпы - и не был

Убийцею создатель Ватикана?

Ответ оставил Гость

МОЦАРТ - центральный персонаж трагедии А.С.Пушкина «Моцарт и Сальери» (1830). Пушкинский М. столь же далек от реального Вольфганга Амадея Моцарта (1756-1791), сколь и весь сюжет трагедии, основанный на легенде (ныне опровергнутой), будто Моцарт был отравлен Антонио Сальери, питавшим к нему жгучую зависть. Известен комментарий Пушкина, касающийся интриги трагедии: «Завистник, который мог освистать «Дон Жуана», мог отравить его творца». В этом высказывании ключевым словом является гипотетическое «мог», указывающее на художественный вымысел. Подобное указание содержится в «ошибках» Пушкина относительно моцартов-ских произведений, упоминаемых в трагедии (например, после слов «слепой скрыпач в трактире разыгрывал voi che sapete» следует ремарка «старик играет арию из Дон-Жуана»; в действительности это строка арии Керубино из «Свадьбы Фигаро»). Независимо от происхождения подобных ошибок (случайны они или преднамеренны), эффект, создаваемый ими, дезавуирует документальность изображаемого. Образ М. представлен в трагедии двояко: непосредственно в действии и в монологах Сальери, который только и думает о нем, оставаясь наедине с самим собой, разъедаемый завистью к «гуляке праздному», озаренному бессмертным гением «не в награду» за труды и усердие. М., каким он явлен в действии, близок словесному портрету, составленному Сальери. Он и гуляка, и «безумец», музыкант, творящий спонтанно, без каких-либо умственных усилий. У М. нет и тени гордости относительно своего гения, нет ощущения собственного избранничества, которое переполняет Сальери («Я избран…»). Патетические слова Сальери: «Ты, Моцарт, бог» - он парирует иронической репликой, что «божество мое проголодалось». М. столь щедр к людям, что готов видеть гениев чуть ли не в каждом: и в Сальери, и в Бомарше, а за компанию и в себе самом. Даже нелепый уличный скрипач в глазах М. чудо: ему чудно от этой игры, Сальери - чудно воодушевление М. презренным фигляром. Щедрость М. сродни его простодушию и детской доверчивости. Детское в пушкинском М. не имеет ничего общего с манерной ребячливостью героя модной в 80-е годы пьесы П.Шеффера «Амадей», в которой М. был выведен капризным и вздорным ребенком, досаждающим грубостью и дурными манерами. У Пушкина М. по-детски открыт и безыскусен. Примечательная особенность - у М. отсутствуют реплики-апарте, произносимые «в сторону» и выражающие обычно «задние мысли». Таких мыслей у М. нет в отношении Сальери, и он, разумеется, не подозревает, что поднесенная тем «чаша дружбы» отравлена. В образе М. нашел выражение пушкинский идеал «прямого поэта», который «сетует душой на пышных играх Мельпомены и улыбается забаве площадной и вольности лубочной сцены». Именно «прямому поэту» в лице М. дарована высшая мудрость, что «…гений и злодейство - две вещи несовместные» - истина, которую так и не понял Сальери.

МОЦАРТ - центральный персонаж трагедии А.С.Пушкина «Моцарт и Сальери» (1830). Пушкинский М. столь же далек от реального Вольфганга Амадея Моцарта (1756-1791), сколь и весь сюжет трагедии, основанный на легенде (ныне опровергнутой), будто Моцарт был отравлен Антонио Сальери, питавшим к нему жгучую зависть. Известен комментарий Пушкина, касающийся интриги трагедии: «Завистник, который мог освистать «Дон Жуана», мог отравить его творца». В этом высказывании ключевым словом является гипотетическое «мог», указывающее на художественный вымысел. Подобное указание содержится в «ошибках» Пушкина относительно моцартов-ских произведений, упоминаемых в трагедии (например, после слов «слепой скрыпач в трактире разыгрывал voi che sapete» следует ремарка «старик играет арию из Дон-Жуана»; в действительности это строка арии Керубино из «Свадьбы Фигаро»).

Независимо от происхождения подобных ошибок (случайны они или преднамеренны), эффект, создаваемый ими, дезавуирует документальность изображаемого. Образ М. представлен в трагедии двояко: непосредственно в действии и в монологах Сальери, который только и думает о нем, оставаясь наедине с самим собой, разъедаемый завистью к «гуляке праздному», озаренному бессмертным гением «не в награду» за труды и усердие. М., каким он явлен в действии, близок словесному портрету, составленному Сальери. Он и гуляка, и «безумец», музыкант, творящий спонтанно, без каких-либо умственных усилий. У М. нет и тени гордости относительно своего гения, нет ощущения собственного избранничества, которое переполняет Сальери («Я избран…»). Патетические слова Сальери: «Ты, Моцарт, бог» - он парирует иронической репликой, что «божество мое проголодалось». М. столь щедр к людям, что готов видеть гениев чуть ли не в каждом: и в Сальери, и в Бомарше, а за компанию и в себе самом. Даже нелепый уличный скрипач в глазах М. чудо: ему чудно от этой игры, Сальери - чудно воодушевление М. презренным фигляром. Щедрость М. сродни его простодушию и детской доверчивости. Детское в пушкинском М. не имеет ничего общего с манерной ребячливостью героя модной в 80-е годы пьесы П.Шеффера «Амадей», в которой М. был выведен капризным и вздорным ребенком, досаждающим грубостью и дурными манерами. У Пушкина М. по-детски открыт и безыскусен. Примечательная особенность - у М. отсутствуют реплики-апарте, произносимые «в сторону» и выражающие обычно «задние мысли». Таких мыслей у М. нет в отношении Сальери, и он, разумеется, не подозревает, что поднесенная тем «чаша дружбы» отравлена. В образе М. нашел выражение пушкинский идеал «прямого поэта», который «сетует душой на пышных играх Мельпомены и улыбается забаве площадной и вольности лубочной сцены». Именно «прямому поэту» в лице М. дарована высшая мудрость, что «…гений и злодейство - две вещи несовместные» - истина, которую так и не понял Сальери.