Помощь по Теле2, тарифы, вопросы

Жанр жития. История возникновения жанра. Житийный канон.

Нарушение композиционной схемы жития в «Сказании о Борисе и Глебе».

Сюжет и композиция «Жития преподобного Феодосия Печерского».

Структура «Жития преподобного Сергия Радонежского», написанного Епифанием П ремудрым:

родители и детство преподобного Сергия;

обучение его грамоте;

возникновение монастыря;

преодоление трудностей, чудеса;

характер Сергия.

Смысл нравственного подвига Сергия Радонежского и его место в русской истории.

Стиль «плетения словес». Новаторство Епифания Премудрого в «Житии преподобного Сергия Радонежского».

В XI - начале XII в. создаются первые русские жития: два жития Бориса и Глеба, «Житие Феодосия Печерского», «Житие Антония Печерского» (до нового времени не сохранившееся). Их написание было не только литературным фактом,

но и важным звеном в идеологической политике Русского государства.

В это время русские князья настойчиво добиваются у константинопольского

патриарха прав на канонизацию своих, русских святых, что существенно повысило

канонизации святого.

Мы рассмотрим здесь одно из житий Бориса и Глеба - «Чтение о житии и о

погублении» Бориса и Глеба и «Житие Феодосия Печерского». Оба жития написаны

Нестором. Сопоставление их особенно интересно, поскольку они представляют два

агиографических типа - жития-мартирия (рассказа о мученической смерти

святого) и монашеского жития, в котором повествуется о всем жизненном

пути праведника, его благочестии, аскетизме, творимых им чудесах и т. д.

Нестор, разумеется, учитывал требования византийского

агиографического канона. Не вызывает сомнения и то, что он знал переводные

византийские жития. Но при этом он проявил такую художественную

самостоятельность, такой незаурядный талант, что уже создание этих двух

шедевров делает его одним из выдающихся древнерусских писателей.

Самым распространенным жанром в древнерусской литературе были жития святых. Жития рассказывают о жизни святых и имеют религиозно-назидательный смысл. Житие должно вызывать в читателе или слушателе чувство умиления самоотречением, кротостью и радостью, с которыми святой переносил страдания и лишения во имя Божие.

Древнейшие русские жития (XI-XII в.) посвящены князьям-страстотерпцам Борису и Глебу. В них рассказывается о вероломном убиении юных князей их старшим сводным братом Святополком, который замыслил единолично править всей Русью. Подробно описываются душевные борения, скорбь и страх святых в преддверии безвременной смерти. И в то же время Борис желает принять смерть в подражание Христу, молитвы Бориса и Глеба - шедевры красноречия. В них последовательно и ясно развертывается основная мысль - сожаление о грядущей смерти и готовность принять ее от рук убийц.

Один из вариантов истории о Борисе и Глебе включает необычный для житийной литературы фрагмент - описание битвы Святополка с братом Ярославом, мстящим великому грешнику за убиение святых. Борисоглебские жития стали образцом для агиографических произведений о святых князьях, умерших от рук убийц.

В XIII в. было составлено житие новгородского князя Александра Ярославича (Невского). В нем также соединены черты воинской повести (битва со шведами на Неве, Ледовое побоище и др. сражения) и рассказ о благочестии князя.

Монах Нестор

Знаменитый русский книжник, инок Киево-Печерского монастыря Нестор (XI - нач. XII вв.), прославился как автор «Повести временных лет». Но ему принадлежат и произведения традиционных духовных жанров. Самое известное - «Житие Феодосия Печерского».

Житие Феодосия имеет традиционную структуру: вступление, повествование о жизни святого от рождения до кончины, рассказ о посмертных чудесах. В начале жития три попытки Феодосия покинуть дом и посвятить себя Богу. В роли «противника» святого выступает мать, из любви и по внушению дьявола удерживающая святого. Неведомо для себя самой она исполняет волю Божию, препятствуя сыну удалиться из Руси на Святую землю - в Палестину. Бог предназначал Феодосию стать одним из основателей Киево-Печерского монастыря. Только третья попытка ухода от матери оказалась успешной. Ряд сюжетно не связанных между собой эпизодов повествуют о Феодосии - монахе и позднее игумене Киево-Печерского монастыря. Характерные черты Феодосия - полная посвященность собственной жизни Богу и уверенность в Божией помощи.

Обычно житием называют рассказ о жизни и подвигах тех, кто вошел в историю христианской церкви и был потом включен в число святых.

Рассказ о святом всегда строился так, чтобы читатель не только ярко представил себе, почему именно данное историческое (или вымышленное) лицо названо церковью святым, но и читал его с неослабевающим интересом.

Основной задачей жития было прославление святого, которое всегда начиналось с воспевания его храбрости, стойкости или умения преодолевать трудности. Например, в одном из ранних житий - житии Бориса и Глеба - содержится потрясающее своим трагизмом описание их убийства Святополком. В житийной повести об Александре Невском также содержится красочное описание знаменитой Невской битвы, где Александр въехал на коне прямо на палубу вражеского корабля.

С самого начала жития строились по единому образцу, включавшему ряд обязательных моментов жизни святого. Излагались основные события жизни святого, часто от его рождения до смерти. В жития включалось и много сведений из истории, географии, даже экономики тех мест, где жил соответствующий святой. Благодаря этому исследователи широко используют жития как источник, содержащий важные сведения о жизни людей в давно прошедшие времена.

Иногда святыми признавали и самых обыкновенных людей, не совершивших в своей жизни ничего героического. В их жития обычно включались описания приписываемых им чудес, иногда случавшихся уже после их смерти.

С течением времени жанр жития начал постепенно видоизменяться. описание жизни святого часто заслоняло рассказы о его подвигах. Составитель жития стремился показать, что обычный человек, посвятивший всю свою жизнь заботам о других, заслуживает ничуть не меньшего уважения, чем мученик, убитый в далеком прошлом. Борьба с самим собой оказывалась не менее важным делом, чем героическая смерть в мучениях.

При этом образ святого раскрывался с новой и во многом неожиданной стороны. Именно такие жития, больше напоминавшие биографии (например, рассказ о Юлиании Лазаревской) и стали использоваться писателями девятнадцатого и даже двадцатого века. Н.Лесков, Л.Толстой, Л.Андреев, Б.Зайцев, Б.Пильняк использовали житийные образы и сюжеты для создания своих произведений.

КАНОН (греч. - норма, правило) Совокупность правил, предопределяющих форму и содержание средневекового искусства; знак-модель умонепостигаемого духовного мира, т.е. конкретная реализация принципа несходного подобия (образа) . На практическом уровне канон выступает как структурная модель художественного произведения, как принцип конструирования известного множества произведений в данную эпоху. Греческое слово КАНОН или еврейское слово КАНЕ – первоначально означало измерительную трость. У Александрийских и греческих ученых – образец, правило; у критиков древней литературы – каталог произведений; у житийных писателей – нравственные правила. Со значением нравственных правил слово “канон” употребляется и у мужей апостольских Иринея Лионского, Климента Александрийского и др. По отношению к книгам житийного жанра слово “канон” употребляется для обозначения богодухновенности определенного сборника книг, составляющих Святую Библию. Житие святого - повествование о жизни святого, созданием которого обязательно сопровождается официальное признание его святости (канонизация). Как правило, в житии сообщается об основных событиях жизни святого, его христианских подвигах (благочестивой жизни, мученической смерти, если таковая была), а также особых свидетельствах Божественной благодати, которой был отмечен этот человек (к ним относятся, в частности, прижизненные и посмертные чудеса). Жития святых пишутся по особым правилам (канонам). Так, считается, что появление отмеченного благодатью ребёнка чаще всего происходит в семье благочестивых родителей (хотя бывали случаи, когда родители, руководствуясь, как им казалось, благими побуждениями, мешали подвигу своих чад, осуждали их - см., например, житие св. Феодосия Печёрского, св. Алексия человека Божия). Чаще всего святой с ранних лет ведёт строгую, праведную жизнь (хотя иногда святости достигали и раскаявшиеся грешники, например св. Мария Египетская). В “Повести” Ермолая-Еразма некоторые черты святого прослеживаются скорее у князя Петра, чем у его супруги, которая к тому же, как следует из текста, совершает свои чудесные исцеления скорее собственным искусством, нежели по воле Бога. Житийная литература вместе с православием пришла на Русь из Византии. Там к концу I тысячелетия выработались каноны этой литературы, выполнение которых было обязательным. Они включали следующее: 1. Излагались только «исторические» факты. 2. Героями житий могли быть только православные святые. 3. Житие имело стандартную сюжетную структуру: а) вступление; б) благочестивые родители героя; в) уединение героя и изучение святого писания; г) отказ от брака или, при невозможности, сохранение в браке «чистоты телесной»; д) учитель или наставник; е) уход в «пустынь» или в монастырь; ж) борьба с бесами (описывалась при помощи пространных монологов); з) основание своего монастыря, приход в монастырь «братии»; и) предсказание собственной кончины; к) благочестивая смерть; л) посмертные чудеса; м) похвала Следовать канонам было необходимо еще и потому, что эти каноны были выработаны многовековой историей агиографического жанра и придавали житиям отвлеченный риторический характер. 4. Святые изображались идеально положительными, враги - идеально отрицательными. Попавшие на Русь переводные жития использовались с двоякой целью: а) для домашнего чтения (Минеи); Великие Минеи-Четьи (иногда Четьи Минеи) - огромный по масштабам XVI века (отсюда и название “великие” - большие) свод произведений, найденных, отобранных и частично обработанных под руководством митрополита Макария. Представлял собой Минею - собрание житий святых, их чудес, а также разнообразных поучительных слов на каждый день года. Макарьевские Минеи были четьими - предназначались для домашнего поучительного чтения, в отличие от существовавших также сборников для публичного чтения во время церковной службы (служебных Миней), где тот же материал излагался более сжато, иногда - буквально в двух-трёх словах. б) для богослужений (Прологи, Синаксарии) Синаксарии - внебогослужебные церковные собрания, которые посвящались псалмопению и благочестивому чтению (главным образом, житийной литературе); были широко распространены в раннехристианскую эпоху. Это же название было присвоено особому сборнику, который содержал избранные места из житий святых, расположенные в порядке календарного поминовения, и предназначался для чтения в подобных собраниях. Именно такое двоякое использование вызвало первое серьезное противоречие. Если делать полное каноническое описание жизни святого, то каноны будут соблюдены, но чтение такого жития сильно затянет богослужение. Если же сократить описание жизни святого, то чтение его уложится в обычное время богослужения, но будут нарушены каноны. Или на уровне физического противоречия: житие должно быть длинным, чтобы соблюсти каноны, и должно быть коротким, чтобы не затягивать богослужение. Решено противоречие было переходом к бисистеме. Каждое житие писалось в двух вариантах: коротком (проложном) и длинном (минейном). Короткий вариант быстро читался в церкви, а длинный затем читался вслух вечерами всей семьей. Проложные варианты житий оказались настолько удобными, что завоевали симпатии церковнослужителей. (Сейчас бы сказали - стали бестселлерами.) Они становились все короче и короче. Появилась возможность в течение одного богослужения зачитывать несколько житий. И тут стала очевидной их похожесть, однообразность. Возможно, была и другая причина. В Византии писались и массовые жития, например, коптских (египетских) монахов. Такие жития объединяли биографии всех монахов одного монастыря. Причем каждая была описана по полной канонической программе. Очевидно, что такое житие было слишком длинным и скучным не только для богослужения, но и для домашнего чтения. В обоих случаях, если пользоваться несколькими житиями с канонической структурой, то каноны будут сохранены, но чтение будет слишком долгим и скучным. А если отказаться от канонической структуры, то можно сделать жития краткими и интересными, но каноны будут нарушены. Жития крайне скудны в точном описании конкретных исторических фактов, сама задача агиографа не располагает к этому: главное – показать путь святого к спасению, его связь с древними отцами и дать благочестивому читателю еще один образец.

2) «Сказание» не следует традиционной композиционной схеме жи¬тия, обычно описывавшего всю жизнь подвижника - от его рождения до смерти. Оно излагает лишь один эпизод из жизни своих героев - их злодейское убийство. Борис и Глеб изображаются идеальными христианскими героями-мучениками. Они добровольно принимают «мученический венец». Прославление этого христианского подвига выдержано в манере агиографической литературы. Автор уснащает повествование обильными монологами - плачами героев, их молит-вословиями, которые служат средством выражения их благочестивых чувств. Монологи Бориса и Глеба не лишены образности, драматизма и лиризма. Таков, например, плач Бориса по умершему отцу: «Увы мне, свете очию моею, сияние и заре лица моего, бръздо уности моее, наказание недоразумия моего! Увы мне, отче и господине мой! К кому прибегну! К кому възьрю? Къде ли насыщюся таковааго благааго учения и казания разума твоего? Увы мне, увы мне! Како заиде свете мой, не сушу ми ту!..» В этом монологе использованы риторические вопросы и восклицания, характерные для церковной ораторской прозы, и в то же время отразилась образность народного плача, что придает ему определенную лирическую тональность, позволяет ярче выразить чувство сыновней скорби.

3) Житие Феодосия Печерского». Иной тип героя прославляет «Житие Феодосия Печерского», написанное Нестором. Феодосии - монах, один из основателей Киево-Печерского монастыря, посвятивший свою жизнь не только нравственному совершенствованию своей ду¬ши, но и воспитанию монастырской братии и мирян, в том числе и князей.

Житие имеет характерную трехчастную композиционную структу¬ру: авторское вступление-предисловие, центральная часть-повест¬вование о деяниях героя и заключение. Основу повествовательной части составляет эпизод, связанный с деяниями не только главного героя, но и его сподвижников (Варлаама, Исайи, Ефрема, Никона Великого, Стефана). Факты Нестор черпает из устных источников, рассказов «древьних отец», келаря монастыря Федора, чернеца Илари¬она, «повозника», «некоего человека». В истинности этих рассказов Нестор не сомневается. Литературно обрабатывая их, располагая «по ряду», он подчиняет все повествование единой задаче «похваления» Феодосия, который «собою вьсемь образ дая». Во временной последо¬вательности излагаемых событий обнаруживаются следы монастыр¬ской устной летописи. Большинство эпизодов жития имеют завершенный сюжет. Таково, например, описание отроческих лет Феодосия, связанное с его конфликтом с матерью. Мать чинит все¬возможные препятствия отроку, чтобы помешать ему осуществить свое намерение-стать монахом. Аскетический христианский идеал, к которому стремится Феодосии, сталкивается с враждебным отноше¬нием общества и материнской любовью к сыну. Гиперболически изображает Нестор гнев и ярость любящей матери, избивающей непо¬корного отрока до изнеможения, накладывающей на его ноги железа. Столкновение с матерью завершается победой Феодосия, торжеством небесной любви над земной. Мать смиряется с поступком сына и сама становится монахиней, чтобы только видеть его.

Эпизод с «повозником» свидетельствует об отношении к жизни монахов трудового народа, считающего, что черноризцы проводят свои дни в праздности. Этому представлению Нестор противопоставляет изображение «трудов» Феодосия и окружающих его черноризцев. Много внимания он уделяет хозяйственной деятельности игумена, его взаимоотношениям с братией и великим князем. Феодосии заставляет Изяслава считаться с монастырским уставом, обличает Святослава, захватившего великокняжеский престол и изгнавшего Изяслава.

«Житие Феодосия Печерского» содержит богатый материал, позво¬ляющий судить о монастырском быте, хозяйстве, характере взаимоот¬ношений игумена и князя. Тесно связаны с монастырским бытом и демонологические мотивы жития, напоминающие народные былинки.

Следуя традициям византийского преподобнического жития, Не¬стор в этом произведе¬нии последовательно использует символические тропы: Феодосии - «светильник», «свет», «заря», «пастух», «пастырь словесного стада».

«Житие Феодосия Печерского» можно определить как житийную повесть, состоящую из отдельных эпизодов, объединенных главным героем и автором-повествователем в единое целое. Оно отличается от византийских произведений своим историзмом, патриотическим па¬фосом и отражением особенностей политической и монастырской жизни XI в. В дальнейшем развитии древнерусской агиографии оно служило образцом при создании преподобнических житий Авраамия Смоленского, Сергия Радонежского.

«Житие Феодосия Печерского» - типичное монашеское житие, рассказ о благочестивом, кротком, трудолюбивом праведнике, вся жизнь которого - непрерывный подвиг. В нем множество бытовых коллизий: сцен общения святого с иноками, мирянами, князьями, грешниками; кроме того, в житиях этого типа обязательным компонентом являются чудеса, которые творит святой, - а это привносит в житие элемент сюжетной занимательности, требует от автора немалого искусства, чтобы чудо было описано эффектно и правдоподобно. Средневековые агиографы хорошо понимали, что эффект чуда особенно хорошо достигается при сочетании сугубо реалистических бытовых подробностей с описанием действия потусторонних сил - явлений ангелов, пакостей, чинимых бесами, видений и т. д. Композиция «Жития» традиционна: есть и пространное вступление, и рассказ о детстве святого. Но уже в этом повествовании о рождении, детских и отроческих годах Феодосия происходит невольное столкновение традиционных штампов и жизненной правды.

Традиционно упоминание благочестия родителей Феодосия, многозначительна сцена наречения имени младенцу: священник нарекает его «Феодосием» (что значит «данный богу»), так как «сердечными очами» предвидел, что тот «хощеть измлада богу датися». Традиционно упоминание о том, как мальчик Феодосии «хожаше по вся дьни в цьркъвь божию» и не подходил к играющим на улице сверстникам. Однако образ матери Феодосия совершенно нетрадиционный, полный несомненной индивидуальности. Она была физически сильной, с грубым мужским голосом; страстно любя сына, она тем не менее никак не может примириться с тем, что он - отрок из весьма состоятельной семьи - не помышляет унаследовать ее сел и «рабов», что он ходит в ветхой одежде, наотрез отказываясь надеть «светлую» и чистую, и тем наносит поношение семье, что проводит время в молитвах или за печением просфор. Мать не останавливается ни перед чем, чтобы переломить экзальтированную благочестивость сына (в этом и парадокс - родители Феодосия представлены агиографом как благочестивые и богобоязненные люди!), она жестоко избивает его, сажает на цепь, срывает с тела отрока вериги. Когда Феодосию удается уйти в Киев в надежде постричься в одном из тамошних монастырей, мать объявляет большое вознаграждение тому, кто укажет ей местонахождение сына. Она обнаруживает его, наконец, в пещере, где он подвизается вместе с Антонием и Никоном (из этого обиталища отшельников вырастает впоследствии Киево-Печерский монастырь). И тут она прибегает к хитрости: она требует у Антония показать ей сына, угрожая, что в противном случае «погубит» себя «перед дверьми печеры». Но, увидев Феодосия, лицо которого «изменилося от многого его труда и въздержания», женщина не может больше гневаться: она, обняв сына, «плакашеся горько», умоляет его вернуться домой и делать там, что захочет («по воли своей»). Феодосии непреклонен, и по его настоянию мать постригается в одном из женских монастырей. Однако мы понимаем, что это не столько результат убежденности в правильности избранного им пути к богу, а скорее поступок отчаявшейся женщины, понявшей, что, лишь став инокиней, она сможет хотя бы изредка видеть сына.

4) 1- Преподобный Сергий родился от родителей благородных и благоверных: от отца, которого звали Кириллом, и матери, по имени Мария, которые были всякими добродетелями украшены. И свершилось некое чудо до рождения его. Когда ребенок еще был в утробе матери, однажды в воскресенье мать его вошла в церковь во время пения святой литургии. И стояла она с другими женщинами в притворе, когда должны были приступить к чтению святого Евангелия и все стояли молча, младенец начал кричать в утробе матери. Перед тем, как начали петь Херувимскую песнь, младенец начал вторично кричать. Когда же иерей возгласил: «Вонмем, святая святым!» - младенец в третий раз закричал. Когда наступил сороковой день после рождения его, родители принесли ребенка в церковь Божию. Иерей окрестил его именем Варфоломей. Отец и мать рассказывали иерею, как их сын, еще в утробе матери, в церкви три раза прокричал: «Не знаем, что означает это». Иерей сказал: «Радуйтесь, ибо будет ребенок сосуд избранный Бога, обитель и слуга Святой Троицы».

2- У Кирилла было три сына: Стефан и Петр быстро изучили грамоту, Варфоломей же не быстро учился читать. Отрок со слезами молился: «Господи! Дай мне выучить грамоту, вразуми меня». Печалились родители его, огорчался учитель. Все печалились, не ведая высшего предначертания Божественного промысла, не зная, что хочет Бог сотворить. По усмотрению Бога нужно было, чтобы от Бога книжное учение он получил. Скажем, как научился он грамоте/ Когда он послан был отцом своим искать скот, он увидел некоего черноризца, на поле под дубом стоящего и молящегося. Когда кончил молиться старец, он обратился к Варфоломею: «Что хочешь, чадо?» Отрок же сказал: «Душа желает знать грамоту. Учусь я грамоте, но не могу ее одолеть. Святой отче, помолись, чтобы смог я научиться грамоте». И ответил ему старец: «О грамоте, чадо, не скорби; с сего дня дарует тебе Господь знание грамоты». С того часа он хорошо знал грамоту.

3- возникновение монастыря;

преодоление трудностей, чудеса;

характер Сергия.

Раб Божий Кирилл прежде обладал большим именем в Ростовской области, был он боярином, владел большим богатством, но к концу жизни впал в бедность. Скажем и о том, почему он обнищал: из-за частых хождений с князем в Орду , из-за набегов татарских, из-за даней тяжких ордынских. Но хуже всех этих бед было великое нашествие татар, и после него продолжалось насилие, потому что княжение великое досталось князю Ивану Даниловичу, и княжение Ростовское отошло к Москве . И многие из ростовцев москвичам имущество свое поневоле отдавали. Из-за этого Кирилл переселился в Радонеж .

Сыновья Кирилла, Стефан и Петр, женились; третий же сын, блаженный юноша Варфоломей, не захотел жениться, а стремился к иноческой жизни.

Стефан же немного лет пожил с женой, и жена его умерла. Стефан же вскоре оставил мир и стал монахом в монастыре Покрова Святой Богородицы в Хотькове . Блаженный юноша Варфоломей, пришедши к нему, просил Стефана, чтобы тот пошел с ним искать место пустынное. Стефан, повинуясь, пошел вместе с ним.

Обошли они по лесам многие места и наконец пришли в одно место пустынное, в чаще леса, где была и вода. Братья осмотрели место и полюбили его, а главное - это Бог наставлял их. И, помолившись, начали они своими руками лес рубить, и на плечах своих они бревна принесли на выбранное место. Сначала они себе сделали постель и хижину и устроили над ней крышу, а потом келью одну соорудили, и отвели место для церкви небольшой и срубили ее.

И освящена была церковь во имя Святой Троицы. Стефан недолго прожил в пустыни с братом своим и увидел, что трудна жизнь в пустыни - во всем нужда, лишения. Стефан ушел в Москву, поселился в монастыре Богоявления и жил, весьма преуспевая в добродетели.

И в то время Варфоломей хотел принять пострижение монашеское. И призвал он к себе в пустыньку священника, игумена саном. Игумен постриг его месяца октября в седьмой день, на память святых мучеников Сергия и Вакха . И дано было имя ему в монашестве Сергий. Он был первым иноком, постриженным в той церкви и в той пустыни.

Порой его пугали демонские козни и ужасы, а иногда зверей нападения - ведь много зверей в этой пустыни тогда жило. Некоторые из них стаями и с ревом проходили, а другие не вместе, но по два или по три или один за другим мимо проходили; некоторые из них вдалеке стояли, а другие близко подходили к блаженному и окружали его, и даже обнюхивали его.

Среди них один медведь имел обыкновение приходить к преподобному . Преподобный, видя, что не из злобы приходит к нему зверь, но чтобы взять из еды что-нибудь немного для пропитания себе, выносил зверю из хижины своей маленький кусок хлеба и клал его на пень или на колоду, чтобы, когда придет как обычно зверь, готовую себе нашел пищу; и он брал ее в пасть свою и уходил. Когда же не хватало хлеба и пришедший по обыкновению зверь не находил приготовленного для него привычного куска, тогда он долгое время не уходил. Но стоял медведь, озираясь туда и сюда, упорствуя, как некий жестокий заимодавец, желающий получить долг свой. Если же был у преподобного лишь один кусок хлеба, то и тогда он делил его на две части, чтобы одну часть себе оставить, а другую зверю этому отдать; не было ведь тогда в пустыне у Сергия разнообразной пищи, но только хлеб и вода из источника, бывшего там, да и то понемногу. Часто и хлеба на день не было; и, когда это случалось, тогда они оба оставались голодными, сам святой и зверь. Иногда же блаженный о себе не заботился и сам голодным оставался: хотя один только кусок хлеба был у него, но и тот он зверю этому бросал. И он предпочитал не есть в тот день, а голодать, нежели зверя этого обмануть и без еды отпустить.

Блаженный же все посылавшиеся ему испытания с радостью терпел, за всё благодарил Бога, а не протестовал, не унывал в трудностях.

И потом Бог, видя великую веру святого и большое терпение его, смилостивился над ним и захотел облегчить труды его в пустыни: вложил Господь в сердца некоторым богобоязненным монахам из братии желание, и начали они приходить к святому.

Своеобразие жанров древнерусской литературы. Житие

Введение

Каждый народ помнит и знает свою историю. В преданиях, легендах, песнях сохранялись и передавались из поколения в поколение сведения и воспоминания о прошлом. Общий подъем Руси в XI веке, создание центров письменности, грамотности, появление целой плеяды образованных людей своего времени в княжеско-боярской, церковно-монастырской среде определили развитие древнерусской литературы. «Русской литературе без малого тысяча лет. Это одна из самых древних литератур Европы. Она древнее, чем литературы французская, английская, немецкая. Ее начало восходит ко второй половине X в. Из этого великого тысячелетия более семисот лет принадлежит периоду, который принято называть «древней русской литературой». <…> Древнерусскую литературу можно рассматривать как литературу одной темы и одного сюжета. Этот сюжет - мировая история, и эта тема - смысл человеческой жизни», - пишет Д. С. Лихачев. Древнерусская литература вплоть до XVII в. не знает или почти не знает условных персонажей. Имена действующих лиц - исторические: Борис и Глеб, Феодосий Печерский, Александр Невский, Дмитрий Донской, Сергий Радонежский, Стефан Пермский... Подобно тому, как мы говорим об эпосе в народном творчестве, мы можем говорить и об эпосе древнерусской литературы. Эпос - это не простая сумма былин и исторических песен. Былины сюжетно взаимосвязаны. Они рисуют нам целую эпическую эпоху в жизни русского народа. Эпоха и фантастична, но вместе с тем и исторична. Эта эпоха - время княжения Владимира Красное Солнышко. Сюда переносится действие многих сюжетов, которые, очевидно, существовали и раньше, а в некоторых случаях возникли позже. Другое эпическое время - время независимости Новгорода. Исторические песни рисуют нам если не единую эпоху, то, во всяком случае, единое течение событий: XVI и XVII вв. по преимуществу. Древняя русская литература - эпос, рассказывающий историю вселенной и историю Руси. Ни одно из произведений Древней Руси - переводное или оригинальное - не стоит обособленно. Все они дополняют друг друга в создаваемой ими картине мира. Каждый рассказ - законченное целое, и вместе с тем, он связан с другими. Это только одна из глав истории мира. Произведения строились по «анфиладному принципу». Житие дополнялось с течением веков службами святому, описанием его посмертных чудес. Оно могло разрастаться дополнительными рассказами о святом. Несколько житий одного и того же святого могли быть соединены в новое единое произведение. Такая судьба нередка для литературных произведений Древней Руси: многие из рассказов со временем начинают восприниматься как исторические, как документы или повествования о русской истории. Русские книжники выступают и в агиографическом жанре: в XI – начале XII в. были написаны жития Антония Печерского (оно не сохранилось), Феодосия Печерского, два варианта жития Бориса и Глеба. В этих житиях русские авторы, несомненно знакомые с агиографическим каноном и с лучшими образцами византийской агиографии, проявляют, как мы увидим далее, завидную самостоятельность и обнаруживают высокое литературное мастерство.

Житие как жанр древнерусской литературы

В XI – начале XII в. создаются первые русские жития: два жития Бориса и Глеба, «Житие Феодосия Печерского», «Житие Антония Печерского» (до нового времени не сохранившееся). Их написание было не только литературным фактом, но и важным звеном в идеологической политике Русского государства. В это время русские князья настойчиво добиваются у константинопольского патриарха прав на канонизацию своих, русских святых, что существенно повысило бы авторитет русской церкви. Создание жития являлось непременным условием канонизации святого. Мы рассмотрим здесь одно из житий Бориса и Глеба - «Чтение о житии и о погублении» Бориса и Глеба и «Житие Феодосия Печерского». Оба жития написаны Нестором. Сопоставление их особенно интересно, поскольку они представляют два агиографических типа - жития-мартирия (рассказа о мученической смерти святого) и монашеского жития, в котором повествуется обо всем жизненном пути праведника, его благочестии, аскетизме, творимых им чудесах и т. д. Нестор, разумеется, учитывал требования византийского агиографического канона. Не вызывает сомнения и то, что он знал переводные византийские жития. Но при этом он проявил такую художественную самостоятельность, такой незаурядный талант, что уже создание этих двух шедевров делает его одним из выдающихся древнерусских писателей.

Особенности жанра жития первых русских святых

«Чтение о Борисе и Глебе» открывается пространным введением, в котором излагается вся история человеческого рода: сотворение Адама и Евы, их грехопадение, обличается «идолопоклонство» людей, вспоминается, как учил и был распят Христос, пришедший спасти род человеческий, как стали проповедовать новое учение апостолы и восторжествовала новая вера. Лишь Русь оставалась «в первой (прежней) прелести идольской (оставалась языческой)». Владимир крестил Русь, и этот акт изображается как всеобщее торжество и радость: радуются люди, спешащие принять христианство, и ни один из них не противится и даже не «глаголет» «вопреки» воле князя, радуется и сам Владимир, видя «теплую веру» новообращенных христиан. Такова предыстория злодейского убийства Бориса и Глеба Святополком. Святополк помышляет и действует по козням дьявола. «Историографическое» введение в житие отвечает представлениям о единстве мирового исторического процесса: события, происшедшие на Руси, лишь частный случай извечной борьбы бога и дьявола, и каждой ситуации, каждому поступку Нестор подыскивает аналогию, прообраз в прошлой истории. Поэтому решение Владимира крестить Русь приводит к сопоставлению его с Евстафием Плакидой (византийским святым, о житии которого речь шла выше) на том основании, что Владимиру, как «древле Плакиде», бог «спону (в данном случае - болезнь) некаку наведе», после чего князь решил креститься. Владимир сопоставляется и с Константином Великим, которого христианская историография почитала как императора, провозгласившего христианство государственной религией Византии. Бориса Нестор сравнивает с библейским Иосифом, пострадавшим из-за зависти братьев, и т. д. Об особенностях жанра жития можно судить, сравнив его с летописью. Характеры персонажей традиционны. В летописи ничего не говорится о детстве и юности Бориса и Глеба. Нестор же, согласно требованиям агиографического канона, повествует, как еще отроком Борис постоянно читал «жития и мучения святых» и мечтал сподобиться такой же мученической кончины. Летопись не упоминает о браке Бориса. У Нестора же присутствует традиционный мотив - будущий святой стремится избежать брака и женится лишь по настоянию отца: «не похоти ради телесныя», а «закона ради цесарьскаго и послушания отца». Далее сюжеты жития и летописи совпадают. Но как отличаются оба памятника в трактовке событий! В летописи рассказывается, что Владимир посылает Бориса со своими воинами против печенегов, в «Чтении» говорится отвлеченно о неких «ратных» (то есть врагах, противнике); в летописи Борис возвращается в Киев, так как не «обрел» (не встретил) вражеское войско, в «Чтении» враги обращаются в бегство, так как не решаются «стати против блаженного». В летописи проглядывают живые человеческие отношения: Святополк привлекает киевлян на свою сторону тем, что раздает им дары («именье»), их берут неохотно, так как в войске Бориса находятся те же киевляне («братья их») и - как это совершенно естественно в реальных условиях того времени - киевляне опасаются братоубийственной войны: Святополк может поднять киевлян против их родичей, ушедших в поход с Борисом. Наконец, вспомним характер посулов Святополка («к огню придам ти») или переговоры его с «вышегородскими боярами». Все эти эпизоды в летописном рассказе выглядят очень жизненно, в «Чтении» они совершенно отсутствуют. В этом проявляется диктуемая каноном литературного этикета тенденция к абстрагированности. Агиограф стремится избежать конкретности, живого диалога, имен (вспомним - в летописи упоминаются река Альта, Вышгород, Путша, - видимо, старейшина вышгородцев и т. д.) и даже живых интонаций в диалогах и монологах. Когда описывается убийство Бориса, а затем и Глеба, то обреченные князья только молятся, причем молятся ритуально: либо, цитируя псалмы, либо - вопреки какому бы то ни было жизненному правдоподобию - торопят убийц «скончать свое дело». На примере «Чтения» мы можем судить о характерных чертах агиографического канона - это холодная рассудочность, осознанная отрешенность от конкретных фактов, имен, реалий, театральность и искусственная патетика драматических эпизодов, наличие (и неизбежное формальное конструирование) таких элементов жития святого, о каких у агиографа не было ни малейших сведений: пример тому - описание детских лет Бориса и Глеба в «Чтении».Помимо жития, написанного Нестором, известно и анонимное житие тех же святых - «Сказание и страсть и похвала Бориса и Глеба». Представляется весьма убедительной позиция тех исследователей, которые видят в анонимном «Сказании о Борисе и Глебе» памятник, созданный после «Чтения»; по их мнению, автор «Сказания» пытается преодолеть схематичность и условность традиционного жития, наполнить его живыми подробностями, черпая их, в частности, из первоначальной житийной версии, которая дошла до нас в составе летописи. Эмоциональность в «Сказании» тоньше и искреннее, при всей условности ситуации: Борис и Глеб и здесь безропотно отдают себя в руки убийц, и здесь успевают долго молиться, буквально в тот момент, когда над ними уже занесен меч убийцы, и т. д., но при этом реплики их согреты какой-то искренней теплотой и кажутся более естественными. Анализируя «Сказание», известный исследователь древнерусской литературы И. П. Еремин обратил внимание на такой штрих: Глеб перед лицом убийц, «телом утерпая» (дрожа, слабея), просит о пощаде. Просит, как просят дети: «Не дейте мене... Не дейте мене!» (здесь «деяти» - трогать).

Ключевые слова страницы: как, скачать, бесплатно, без, регистрации, смс, реферат, диплом, курсовая, сочинение, ЕГЭ, ГИА, ГДЗ

Русской литературе без малого тысяча лет. Это одна из самых древних литератур Европы. Она древнее, чем литературы французская, английская, немецкая. Ее начало восходит ко второй половине X в. Из этого великого тысячелетия более семисот лет принадлежит периоду, который принято называть «древней русской литературой».

«Древнерусскую литературу можно рассматривать как литературу одной темы и одного сюжета. Этот сюжет - мировая история, и эта тема - смысл человеческой жизни» - пишет Д. С. Лихачев.

Древняя русская литература - эпос, рассказывающий историю вселенной и историю Руси.

Ни одно из произведений Древней Руси - переводное или оригинальное не стоит обособленно. Все они дополняют друг друга в создаваемой ими картине мира. Каждый рассказ - законченное целое, и вместе с тем он связан с другими. Это только одна из глав истории мира.

Принятие древней языческой Русью христианства в конце X столетия было актом величайшего прогрессивного значения. Благодаря христианству Русь приобщилась к передовой культуре Византии и вошла в качестве равноправной христианской суверенной державы в семью европейских народов, стала «знаемой и ведомой» во всех концах земли, как говорил первый известный нам древнерусский ритор и публицист митрополит Иларион в «Слове о законе и благодати» (середина XI в.).

Большую роль в распространении христианской культуры сыграли возникавшие и растущие монастыри. В них создавались первые школы, воспитывались уважение и любовь к книге, «книжному учению и почитанию», создавались книгохранилища-библиотеки, велось летописание, переписывались переводные сборники нравоучительных, философских произведений. Здесь создавался и окружался ореолом благочестивой легенды идеал русского инока - подвижника, посвятившего себя служению богу, то есть нравственному совершенствованию, освобождению от низменных порочных страстей, служению высокой идее гражданского долга, добра, справедливости, общественного блага. Этот идеал находил конкретное воплощение в житийной (агиографической) литературе. Житие стало одной из самых популяризируемых на Руси массовых форм пропаганды нового христианского, нравственного идеала. Жития читались в церкви во время богослужения, внедрялись в практику индивидуального чтения, как монахов, так и мирян.

Древняя Русь унаследовала от Византии богатые, широко разработанные традиции агиографии. К X в. там прочно сложились определенные каноны различных типов житий: мученических, исповеднических, святительских, преподобнических, житий столпников и «Христа ради» юродивых.

Мученическое житие состояло из ряда эпизодов, описывающих самые невероятные физические мучения, которым подвергался герой-христианин языческим правителем, полководцем. Все истязания мученик претерпевал, проявляя силу воли, терпение и выносливость, верность идее. И хотя он в конце концов погибал, но одерживал моральную победу над мучителем-язычником.

Из переводных мученических житий на Руси большую популярность приобрело житие Георгия Победоносца. На Руси Георгий стал почитаться как покровитель земледельцев, святой воин-защитник мирного труда ратаев. В связи с этим его мучения в житии отходят на второй план, а главное место занимает изображение воинского подвига: победы над змеем - символом язычества, насилия, зла. «Чудо Георгия о змие» в древнерусской литературе и иконографии было необычайно популярным в период борьбы русского народа со степными кочевниками, иноземными захватчиками. Изображение Георгия, поражающего копьем змея- дракона, стало гербом-эмблемой города Москвы.

В центре исповеднического жития - миссионер-проповедник христианского вероучения. Он бесстрашно вступает в борьбу с язычниками, претерпевает гонения, мучения, но в конце концов добивается поставленной цели: обращает язычников в христианство.

Близко к исповедническому житию стоит святительское. Его герой - церковный иерарх (митрополит, епископ). Он не только учит и наставляет свою паству, но и оберегает ее от ересей, козней дьявола.

Из византийских святительских житий широкую известность получило на Руси житие Николы Мирликийского. Никола Милостивый выступал в роли заступника за неправедно гонимых и осужденных, помощника бедняков, он был избавителем из плена, покровителем плавающих и путешествующих; он прекращал бури морские, спасал утопающих. О его многочисленных чудесах слагались легенды. Согласно одной из них, Никола в отличие от Касьяна не побоялся испачкать своих светлых одежд и помог попавшему в беду мужику. За это он получил поощрение бога, «Так и поступай впредь, Никола, помогай мужику,- говорит ему бог. - И за это тебе два раза в году будут праздновать, а тебе Касьян - только раз в четыре года» (29 февраля). По народному поверью, Касьянов год (год високосный) считался дурным, несчастливым.

Жизнеописанию монаха, обычно основателя монастыря или его игумена, посвящалось преподобническое житие. Герой происходил, как правило, от благочестивых родителей и с момента своего рождения строго соблюдал посты, чуждаясь детских игр; быстро овладевал грамотой и придавался чтению божественных книг, уединяясь, размышлял о бренности жизни; отказывался от брака, уходил в пустынные места, становился монахом и основывал там обитель; собирал вокруг себя братию, наставлял ее; преодолевал различные бесовские искушения: злокознённые бесы являлись святому в облике диких зверей, разбойников, блудниц и т. п; предсказывал день и час своей кончины и благочестиво умирал; после смерти тело ею оставалось нетленным, а мощи оказывались чудотворными, даруя исцеление недужным. Таковы, например, жития Антония Великого, Саввы Освященного.

К типу преподобнического жития близко стоят жития столпников. Отвергая «лежащий во зле» мир, столпники затворялись в «столпах» - башнях, разрывали все земные связи и посвящали себя всецело молитве. Таково, например, житие Симеона Столпника.

Низшую ступень в иерархии святых занимали юродивые. Они жили в миру, на городских площадях, рынках, ночуя с нищими на папертях церквей или под открытым небом вместе с бездомными собаками. Они, пренебрегали одеждой, гремели цепями-веригами, выставляя напоказ свои язвы. Их поведение внешне было нелепо, алогично, но скрывало глубокий смысл. Юродивые бесстрашно обличали сильных мира сего, совершали внешне святотатственные поступки, терпеливо сносили побои и насмешки. Таково, например, житие Андрея Юродивого.

Все эти типы житий, прийдя из Византии на Русь, приобрели здесь свои особые самобытные черты, ярко отражая своеобразие общественной, политической и культурной жизни средневековья.

Мученическое житие не получило на Руси широкого распространения, ибо новая христианская религия насаждалась сверху, то есть правительством великого князя. Поэтому сама возможность конфликта правителя-язычника и мученика-христианина исключалась. Правда, функции христианских мучеников приняли на себя князья Борис и Глеб, злодейски убитые братом Святополком в 1015 г. Но своей гибелью Борис и Глеб утверждали торжество идеи родового старшинства, столь необходимой в системе княжеского престолонаследия. «Сказание о Борисе и Глебе» осуждало княжеские распри, крамолы, губящие Русскую землю.

Реальную почву тип мученического жития обрёл в период нашествия и господства монголо-татарских завоевателей. Борьба с дикими ордами степных кочевников осмыслялась как борьба христиан с погаными, то есть язычниками. Как высокий патриотический подвиг оценивалось поведение в Орде черниговского князя Михаила («Сказание о Михаиле Черниговском»). Русский князь и его боярин Федор отказываются выполнить требование нечестивого царя Батыя: пройти сквозь очистительный огонь и поклониться кусту. Для них совершение этого языческого обряда равносильно измене родине, и они предпочитают смерть.

Стойко и мужественно ведет себя в Орде тверской князь Михаил Ярославич, зверски убитый клевретами хана в 1318 г.

Новую трактовку тип мученического жития получает на Руси в XVI в. : мученического венца удостаиваются жертвы кровавого террора Ивана Грозного.

Широкое распространение получило и преподобническое житие. Самым ранним оригинальным произведением данного типа является «Житие Феодосия Печерского», написанное в конце XI в. Нестором.

Киево-Печерский монастырь, основанный в середине XI столетия, сыграл большую роль в развитии культуры древнерусского государства. В монастыре создавалась первая русская летопись, получившая название «Повести временных лет», он поставлял во многие города Древней Руси иерархов церкви, в его стенах протекала литературная деятельность ряда выдающихся писателей, в том числе Никона Великого и Нестора. Имя игумена и одного из основателей монастыря Феодосия, умершего в 1074 г. , пользовалось особым уважением и почитанием.

Цель жития - создать «похваление» герою, прославить красоту его деяний. Подчеркивая истинность, достоверность излагаемых фактов, Нестор постоянно ссылается на рассказы «самовидцев»: келаря монастыря Федора, монаха Илариона, игумена Павла, возницы, везшего Феодосия из Киева в монастырь, и др. Эти устные рассказы, бытовавшие среди монастырской братии и окутывавшие живой человеческий образ дымкой творимой благочестивой легенды, и составляют основу «Жития Феодосия Печерского».

Задача Нестора как писателя состояла в том, чтобы не только записать эти рассказы, но и литературно их обработать, создать образ идеального героя, который «собою вьсемь образ дая», то есть служил бы примером и образцом для подражания.

Во временной последовательности «по ряду» изложенных событий, связанных с жизнью и деяниями Феодосия и его наиболее выдающихся сподвижников, не трудно обнаружить следы своеобразной монастырской устной летописи, вехами которой являются основание монастыря, строительство соборной церкви и деяния игуменов: Варлаама, Феодосия, Стефана, Никона Великого.

Большое место в житии занимает эпизод, связанный с борьбой отрока Феодосия с матерью. Как сообщает Нестор, он написан на основе рассказа матери будущего игумена. Стремление сына княжеского тиуна (сборщика налогов) «поубожиться», то есть неукоснительно выполнять нормы христианской морали, во всем следуя и подражая Христу, встречает резкое сопротивление матери Феодосия и всех окружающих. Мать, благочестивая христианка, всячески старается отвратить сына от намерения посвятить себя богу: не только лаской, уговорами, но и жестокими мерами наказания и даже истязаниями, Ведь одеваясь в «худые» одежды, трудясь в поле вместе с рабами, пекарем, Феодосии позорит в глазах общества не только себя, но и свой род. Подобное же отношение вызывает в обществе и поведение сына боярина Иоанна. Все это свидетельствует о том, что «иноческий чин» не встречал на первых порах уважения и поддержки со стороны правящих кругов раннефеодального общества. Характерно, что и Владимир Мономах в своем «Поучении» не рекомендует детям идти в монахи.

Об отношении к монахам простого трудового люда свидетельствует в житии эпизод с возницей. Приняв знаменитого игумена за простого черноризца, возница предлагает ему пересесть на козлы, поскольку он, возница, устал от постоянного труда, а монахи проводят свою жизнь в праздности.

Этой точке зрения Нестор противопоставляет в житии изображение трудов Феодосия и окружающей его братии, которые пребывают в постоянных заботах и «своими руками делают дело». Сам игумен подает инокам пример исключительного трудолюбия. Он носит воду из реки, колет дрова, мелет по ночам жито, прядет пряжу для переплетения книг, ранее всех приходит в церковь и последним покидает ее. Предаваясь аскезе, Феодосий не моется, носит на теле власяницу, он спит «на ребрах своих», облекается в «свиту худу».

«Худость ризная» печерского игумена противопоставляется Нестором чистоте его жития, светлости души. «Светлость души» позволяет Феодосию стать не только учителем и наставником братии, но и нравственным судьей князей. Он заставляет князя Изяслава считаться с правилами и нормами монастырского устава, вступает в открытый конфликт со Святославом, незаконно захватившим великокняжеский стол и изгнавшим Изяслава. Печерский игумен отказывается от княжеского приглашения на обед, не желая «причаститися брашна того испълнь суща кръви и убийства». Он обличает князя-узурпатора в речах, которые вызывают у Святослава ярость и намерение заточить строптивого монаха. Лишь после длительных уговоров братии удается примирить Феодосия с великим князем. Правда, Святослав вначале принимает у себя игумена без должного почтения. Феодосий присутствует на княжеском пиру, скромно сидя на краю стола, потупив очи долу, ибо более желанными гостями княжеского пира являются скоморохи, увеселяющие князя. И только когда Феодосий пригрозил Святославу небесными карами («то ли еще будет на том свете»), князь приказал скоморохам прекратить свои игры и стал с большим уважением относиться к игумену. В знак окончательного примирения с монастырем Святослав дарует ему землю («свое поле»), где начинается строительство каменной монастырской церкви, основанию которой сам князь «начаток копанию положи».

Большое место в житии отводится изображению хозяйственной деятельности игумена. Правда, появление новых припасов в монастырских кладовых, денег «на потребу братии» Нестор изображает как проявление божией милости, якобы оказанной монастырю по молитве преподобного.

Однако под мистической оболочкой чуда нетрудно обнаружить характер реальных взаимоотношений монастыря с мирянами, за счет приношений которых и пополняются казна и кладовые обители.

Как типично средневековому подвижнику Феодосию случается вступать в борьбу с бесами. Они являются то в обличии скоморохов, то черного пса, порой незримо творят мелкие пакости: рассыпают в пекарне муку, проливают хлебную закваску, не дают есть скотине, поселившись в хлеву.

Таким образом, традиционный канон жития наполняется Нестором рядом конкретных реалий монастырского и княжеского быта.

«Житие Феодосия Печерского», написанное Нестором, явилось, в свою очередь, образцом, определившим дальнейшее развитие преподобнического жития в древнерусской литературе.

Опираясь на этот образец, строит «Житие Авраамия Смоленского» Ефрем (первая треть XIII в.). В произведении нашла своеобразное отражение духовная жизнь одного из крупных политических и культурных центров Северо-Западной Руси - Смоленска в конце XII -начале XIII в.

Перед читателем предстает незаурядная личность образованного, ученого монаха. В пригородном Смоленском монастыре, в селе Селище он создает скрипторий, руководя работой многих писцов. Сам Авраамий не ограничивается чтением Писания, творений отцов церкви, его привлекают «глубинные книги», то есть произведения апокрифические, которые официальная церковь включала в индексы ложных, «отреченных книг». Ученые занятия Авраамия вызывают зависть и негодование игумена и монахов. В течение пяти лет он терпеливо сносит бесчестье и поношение братии, но в конце концов вынужден покипуть монастырь в Селище и переселиться в город, в монастырь Честного креста.

Здесь Авраамий выступает в роли искусного учителя-проповедника, «протолкователя» Писания. В чем состояла суть этого «протолкования», Ефрем не сообщает, подчеркивая только, что проповеди ученого монаха привлекли внимание всего города. При этом Ефрем обращает снимание еще на одну сторону деятельности Авраамия - он искусный живописец.

Популярность и успех у горожан талантливой личности «оскорбляет самолюбивую посредственность», и невежественные попы и монахи обвиняют Авраамия в ереси.

Весьма показательно, что на защиту Авраамия выступили смоленский князь и вельможи, его покровителями стали смоленский епископ Игнатий и преемник епископа Лазарь.

Прославляя подвиг «терпения» Авраамия, Ефрем приводит многочисленные аналогии из житий Иоанна Златоуста, Саввы Освященного. Он активно вмешивается в ход повествования, дает свою оценку поведения героя и его гонителей в риторико-публи-цистических отступлениях. Ефрем резко обличает невежд, принимающих сан священства, рассуждает о том, что никому нельзя прожить своей жизни без напастей, невзгод, а преодолеть их можно только терпением. Только терпение позволяет человеку провести корабль своей души сквозь волны и бури моря житейского. В заключающей житие похвале Ефрем славит не только Авраамия, но и родной город Смоленск.

В XV в. в Смоленске на основе устных преданий создается еще одно примечательное произведение - «Повесть о Меркурии Смоленском», прославляющая героический подвиг русского бесстрашного юноши, пожертвовавшего своей жизнью ради спасения родного города от полчищ Батыя в 1238 г.

Традиции агиографии Киевской Руси продолжались не только на северо-западе, но и на северо-востоке - во Владимиро-Суздальском княжестве. Примером тому служили религиозные и исторические легенды: сказания о Владимирской иконе богоматери, о просветителе Ростовской земли епископе Леонтии.

С Ростовом связано и предание о царевиче ордынском Петре, племяннике хана Берке, принявшем христианство, поселившемся на Ростовской земле, пожалованной ему местным князем, и основавшем там монастырь. В основе предания, вероятно, лежит семейная хроника, повествующая не только о Петре, но и о его потомках, сыновьях и внуках. Повесть ярко отражает характер взаимоотношений Золотой Орды и Руси в XV в. Так, например, согласно преданию, предком Бориса Годунова был выходец из Орды князь Чет, основавший якобы Ипатьевский монастырь близ Костромы.

«Повесть о Петре, царевиче Ордынском» дает представление о характере тех земельных тяжб, которые пришлось вести потомкам Петра с удельными ростовскими князьями.

Новый этап развития древнерусской агиографии связан с великокняжеской Москвой, с деятельностью талантливого писателя конца XIV - начала XV в. Епифания Премудрого. Его перу принадлежат два выдающихся произведения древнерусской литературы - жития Стефана Пермского и Сергия Радонежского, ярко отразившие подъем национального самосознания русского народа, связанный с борьбой против золотоордынского ига.

И Стефан Пермский, и Сергий Радонежский являют собою образец стойкости, целеустремлённости. Все их помыслы и поступки определяются интересами родины, благом общественным и государственным.

Сын устюжского соборного клирика Стефан заранее, целеустремленно готовит себя к будущей миссионерской деятельности в Пермском крае. Обучившись пермскому языку, он создает пермскую азбуку-грамоту и переводит на этот язык русские книги. После этого Стефан идет в далекую Пермскую землю, поселяется среди язычников и воздействует на них не только живым словом, но и примером собственного поведения. Стефан срубает «прокудливую березу», которой поклонялись язычники, вступает в борьбу с волхвом (шаманом) Памом. На глазах собравшейся большой толпы язычников Стефан посрамляет своего противника: он предлагает Паму вместе войти в бушующее пламя огромного костра и выйти из него, войти в ледяную прорубь и выйти из другой, расположенной далеко от первой. От всех этих испытаний Пам категорически отказывается, и пермяки воочию убеждаются в бессилии своего волхва, они готовы растерзать его. Однако Стефан успокаивает разъяренную толпу, сохраняет жизнь Паму и только изгоняет его. Так побеждают сила воли, убежденность, выдержка, гуманизм Стефана, и язычники принимают христианство.

В качестве идеала нового церковного деятеля Епифаний Премудрый изображает Сергия Радонежского (умер в 1392 г.).

Подробно и обстоятельно излагает Епифаний факты биографии Сергия. Сын разорившегося ростовского боярина, переселившегося в Радонеж (теперь поселок Городок в двух километрах от станции Хотьково Ярославской железной дороги), Варфоломей-Сергий становится монахом, затем основателем Троицкого монастыря (ныне город Загорск), который в политической и культурной жизни образующегося централизованного Русского государства сыграл не меньшую роль, чем Киево-Печерский монастырь в жизни Киевской Руси. Троицкий монастырь был школой нравственного воспитания, в которой сформировались миросозерцание и талант гениального Андрея Рублева, самого Епифания Премудрого, многих других иноков и мирян.

Всей своей деятельностью игумен Троицкого монастыря содействует упрочению политического авторитета Московского князя как главы Русского государства, содействует прекращению княжеских усобиц, благословляет Дмитрия Ивановича на ратный подвиг борьбы с полчищами Мамая.

Епифаний раскрывает характер Сергия путем контрастного сопоставления его с братом Стефаном. Последний отказывается жить с Сергием в пустынном месте, вдали от больших дорог, куда не привозят никаких съестных припасов, где все приходится делать своими руками. Он уходит из Троицкого монастыря в Москву, в Симонов монастырь.

Противопоставлен Сергий и современным ему монахам и священникам, сребролюбивым и тщеславным. Когда митрополит Алексей незадолго до своей кончины предлагает Сергию стать его преемником, троицкий игумен решительно отказывается, заявив, что он никогда не был и не будет «златоносцём».

На примере жизни Сергия Епифаний утверждал, что путь нравственного преобразования и воспитания общества лежит через совершенствование отдельной личности.

Стиль произведений Епифання Премудрого отличается пышной риторикой, «добрословием». Сам он называет его «плетением словес». Этому стилю присуще широкое употребление метафор-символов, уподоблений, сравнений, синонимических эпитетов (до 20-25 при одном определяемом слове). Много внимания уделяется характеристике психологических состояний персонажей, их «мысленным» монологам. Большое место в житии отводится плачам, похвале-панегирику. Риторическо-панегирический стиль житий Епифания Премудрого служил важным художественным средством пропаганды нравственных и политических идей формирующегося вокруг Москвы государства.

С политической и культурной жизнью Новгорода XII-XV вв. неразрывно связана новгородская агиография. Здесь создаются жития местных подвижников-небесных покровителей вольного города: Варлаама Хутыиского, архиепископов Иоанна, Моисея, Евфимия II, Михаила Клопского. Эти жития по-своему отражают своеобразие жизни боярской феодальной республики, взаимоотношения духовной и светской власти, отдельные стороны бытового и общественного уклада города.

Наиболее интересными и значительными произведениями новгородской литературы XV в. являются сказания, связанные с именем архиепископа Иоанна (1168-1183). Он один из центральных героев «Сказания о знамении от иконы Богородицы», повествующего о чудесном избавлении Новгорода от суздальцев в 1169 г. Основная мысль сказания в том, что Новгород находится якобы под непосредственной защитой и покровительством богоматери и всякие попытки великокняжеской Москвы посягнуть на вольный город будут пресечены небесными силами.

«Повесть о путешествии новгородского архиепископа Иоанна на бесе в Иерусалим» ставит своей целью прославить знаменитого святителя. При этом ее фантастический, занимательный сюжет вскрывает реальные черты быта и нравов князей церкви, В. основе его лежит типично средневековый мотив борьбы праведника с бесом и бесовскими искушениями. Святитель не только заключает в сосуде пытавшегося его смутить беса, но и заставляет лукавого искусителя свозить его за единую ночь в Иерусалим и привезти назад в Новгород.

Поведение архиепископа становится предметом всенародного обсуждения на вече, которое решает, что пастырю, ведущему столь непотребную жизнь, не место на святительском престоле. Новгородцы изгоняют Иоанна, посадив его на плот. Однако по молитве святителя плот поплыл против течения Волхова. Тем самым святость и невиновность пастыря доказана, бес посрамлен, а новгородцы раскаиваются в своем поступке и молят Иоанна о прощении.

Занимательность сюжета, живость изложения привлекли внимание к «Повести о путешествии новгородского архиепископа Иоанна на бесе в Иерусалим» великого русского поэта А. С. Пушкина, начавшего в Лицее писать поэму «Монах», и Н. В. Гоголя, использовавшего мотив поездки героя на бесе в повести «Ночь перед рождеством».

Оригинальным произведением новгородской литературы XV в. является «Повесть о житии Михаила Клопского», ярко отражающая своеобразие политической жизни городской боярской республики незадолго до окончательного присоединения Новгорода к Москве.

В первой половине XVI в. в Москве создается «Повесть о Луке Колодском», написанная на основе предания о явлении в 1413 г. на реке Колоче чудотворной иконы богоматери. Однако церковная легенда отступает в повести на второй план, а главное место в ней отводится судьбе крестьянина Луки, нашедшего в лесу чудотворную икону и нажившего на этом огромное богатство за счет «доброхотных даяний» верующих. «Даяний» хватает не только на строительство храма. «Простой поселянин» Лука из собранных у народа средств создает себе хоромы и начинает соперничать в богатстве с можайским князем Андреем Дмитриевичем. И только после того как Лука был основательно помят выпущенным по его приказу из клетки медведем, он, пережив страх смерти, покаялся и, отказавшись от своих богатств, стал монахом основанного князем Колочского монастыря. Отражение сюжета данного предания мы находим в стихотворении И. А. Некрасова «Влас».

Высота нравственных идеалов, поэтичность житийных сказаний неоднократно привлекали к ним внимание русских писателей XVIII-XIX вв. Средством пропаганды передовых просветительских идеалов становится житие в произведении А. Н. Радищева «Житие Федора Васильевича Ушакова». Писатель-революционер увидел в своей судьбе черты сходства с судьбой Филарета Милостивого, житие которого он и обработал.

А. И. Герцен в житиях находил «божественные примеры самоотвержения», а в их героях - страстное, одержимое служение идее, К житию Феодоры обращается он в своей ранней романтической повести «Легенда». В зрелые годы Герцен сопоставлял с героями житийной литературы дворянских революционеров - декабристов, называя их «воинами-подвижниками, вышедшими сознательно на явную гибель, чтобы разбудить к новой жизни молодое поколение и очистить детей, рожденных в среде палачества и раболепия».

«Нашу русскую настоящую поэзию» увидел в житийной литературе Л. Н. Толстой. Его привлекала нравственная и психологическая сторона древнерусских произведений, поэтичность их изложения, места «наивно художественные». В 70-80-е гг. прошлого столетия сборники житийных произведений - Прологи и Минеи - становятся его любимым чтением. «Исключая чудеса, смотря на них как на фабулу, выражающую мысль, чтение это открывало мне смысл жизни»,- писал Л. Н. Толстой в «Исповеди». Писатель приходит к выводу, что так называемые святые - это обыкновенные люди. «Таких святых, чтобы они были совсем особенные от других людей, таких, тела которых оставались бы нетленными, которые творили бы чудеса и т. п. , никогда не было и не может быть»,- отмечал он.

Историческими народными идеалами считал Феодосия Печенского и Сергия Радонежского Ф. М. Достоевский. В романе «Братья Карамазовы» он создает «величавую положительную фигуру» русского инока - старца Зосимы, опровергая индивидуалистический анархический «бунт» Ивана Карамазова. «Взял я лицо и фигуру из древнерусских иноков и святителей,- писал Достоевский,- при глубоком смирении надежды беспредельные, наивные о будущем России, о нравственном и даже политическом ее предназначении. Св. Сергий, Петр и Алексей митрополиты разве не имели всегда в этом смысле России в виду?»

К типу «народной интеллигенции» относил русских подвижников Г. И. Успенский. В цикле очерков «Власть земли» он отмечал, что эта интеллигенция вносила «божескую правду» в народную среду. «Она поднимала слабого, беспомощно брошенного бессердечною природой на произвол судьбы; она помогала, и всегда делом, против слишком жестокого напора зоологической правды; она не давала этой правде слишком много простора,полагала ей пределы. тип ее был тип божия угодника. Нет, наш народный угодник хоть и отказывается от мирских забот, но живет только для мира. Он мирской работник, он постоянно в толпе, в народе, и не разглагольствует, а делает в самом деле дело».

Древнерусская агиография органически входила в творческое сознание и такого замечательного и до сих пор по-настоящему неоценимого писателя, как И. С. Лесков.

Постигая тайны русского национального характера, он обращался к сказаниям.

К этим книгам писатель подходил как к литературным произведениям, отмечая в них «картины, каких не выдумаешь». Лескова поражали «ясность, простота, неотразимость» рассказа, «сужекты лиц».

Создавая характеры «праведников» - «положительные типы русских людей», Лесков показывал тернистый путь исканий русским человеком нравственного идеала. Своими произведениями Лесков показал, как «великолепна русская природа и прекрасны русские люди».

Идеалы нравственной духовной красоты русского человека вырабатывались нашей литературой на протяжении всего почти тысячелетнего ее развития. Древнерусская литература создала характеры стойких духом, чистых душой подвижников, посвятивших свои жизни служению людям, общественному благу. Они дополняли народный идеал богатыря - защитника рубежей Русской земли, выработанный народной эпической поэзией.

Изучив поэтику отдельных произведений древнерусской литературы, можно сделать вывод об особенностях жанра жития. Житие - жанр древнерусской литературы, описывающий жизнь святого.

В данном жанре существуют разные агиографические типы:

Житие-мартирия (рассказа о мученической смерти святого)

Монашеское житие (рассказ о всем жизненном пути праведника, творимых им чудесах и т. д.)

Очень важен для жанра монашеского жития момент чуда, откровения (способность к учению – божий дар). Именно чудо вносит движение и развитие в биографию святого.

Жанр жития постепенно претерпевает изменения. Авторы отходят от канонов, впуская в литературу дыхание жизни, решаются на литературный вымысел («Жития Михаила Клопского»), говорят на простом «мужицком» языке («Житие протопопа Аввакума»).

Древнерусская литература развивалась, складывалась вместе с ростом общей образованности общества. Древнерусские авторы донесли до современных читателей свои взгляды на жизнь, размышления о смысле власти и общества, роли религии, поделились своим жизненным опытом. Новую жизнь произведения древнерусской литературы обрели в наши дни. Они служат могучим средством патриотического воспитания, вселяют чувство национальной гордости, веры в неистребимость созидательной, жизненной силы, энергии, нравственной красоты русского народа, неоднократно спасавшего страны Европы от варварского нашествия.

* Данная работа не является научным трудом, не является выпускной квалификационной работой и представляет собой результат обработки, структурирования и форматирования собранной информации, предназначенной для использования в качестве источника материала при самостоятельной подготовки учебных работ.

Введение

Каждый народ помнит и знает свою историю. В преданиях, легендах, песнях сохранялись и передавались из поколения в поколение сведения и воспоминания о прошлом.

Общий подъем Руси в XI веке, создание центров письменности, грамотности, появление целой плеяды образованных людей своего времени в княжеско-боярской, церковно-монастырской среде определили развитие древнерусской литературы.

«Русской литературе без малого тысяча лет. Это одна из самых древних литератур Европы. Она древнее, чем литературы французская, английская, немецкая. Ее начало восходит ко второй половине X в. Из этого великого тысячелетия более семисот лет принадлежит периоду, который принято называть «древней русской литературой» <…>

Древнерусскую литературу можно рассматривать как литературу одной темы и одного сюжета. Этот сюжет — мировая история, и эта тема — смысл человеческой жизни» - пишет Д. С. Лихачев. Древнерусская литература вплоть до XVII в. не знает или почти не знает условных персонажей. Имена действующих лиц — исторические:

Борис и Глеб, Феодосии Печерский, Александр Невский, Дмитрий Донской, Сергий Радонежский, Стефан Пермский...

Подобно тому как мы говорим об эпосе в народном творчестве, мы можем говорить и об эпосе древнерусской литературы. Эпос — это не простая сумма былин и исторических песен. Былины сюжетно взаимосвязаны. Они рисуют нам целую эпическую эпоху в жизни русского народа. Эпоха и фантастична, но вместе с тем и исторична. Эта эпоха — время княжения Владимира Красное Солнышко. Сюда переносится действие многих сюжетов, которые, очевидно, существовали и раньше, а в некоторых случаях возникли позже. Другое эпическое время — время независимости Новгорода. Исторические песни рисуют нам если не единую эпоху, то, во всяком случае, единое течение событий: XVI и XVII вв. по преимуществу.

Древняя русская литература —эпос, рассказывающий историю вселенной и историю Руси.

Ни одно из произведений Древней Руси — переводное или оригинальное — не стоит обособленно. Все они дополняют друг друга в создаваемой ими картине мира. Каждый рассказ — законченное целое, и вместе с тем он связан с другими. Это только одна из глав истории мира.

Произведения строились по «анфиладному принципу». Житие дополнялось с течением веков службами святому, описанием его посмертных чудес. Оно могло разрастаться дополнительными рассказами о святом. Несколько житий одного и того же святого могли быть соединены в новое единое произведение.

Такая судьба не редка для литературных произведений Древней Руси: многие из рассказов со временем начинают восприниматься как исторические, как документы или повествования о русской истории.

Русские книжники выступают и в агиографическом жанре: в XI — начале XII в. были написаны жития Антония Печерского (оно не сохранилось), Феодосия Печерского, два варианта жития Бориса и Глеба. В этих житиях русские авторы, несомненно знакомые с агиографическим каноном и с лучшими образцами византийской агиографии, проявляют, как мы увидим далее, завидную самостоятельность и обнаруживают высокое литературное мастерство.

Житие как жанр древнерусской литературы.

В XI — начале XII в. создаются первые русские жития: два жития Бориса и Глеба, «Житие Феодосия Печерского», «Житие Антония Печерского» (до нового времени не сохранившееся). Их написание было не только литературным фактом, но и важным звеном в идеологической политике Русского государства.

В это время русские князья настойчиво добиваются у константинопольского патриарха прав на канонизацию своих, русских святых, что существенно повысило бы авторитет русской церкви. Создание жития являлось непременным условием канонизации святого.

Мы рассмотрим здесь одно из житий Бориса и Глеба — «Чтение о житии и о погублении» Бориса и Глеба и «Житие Феодосия Печерского». Оба жития написаны Нестором. Сопоставление их особенно интересно, поскольку они представляют два агиографических типа — жития-мартирия (рассказа о мученической смерти святого) и монашеского жития , в котором повествуется о всем жизненном пути праведника, его благочестии, аскетизме, творимых им чудесах и т. д. Нестор, разумеется, учитывал требования византийского агиографического канона. Не вызывает сомнения и то, что он знал переводные византийские жития. Но при этом он проявил такую художественную самостоятельность, такой незаурядный талант, что уже создание этих двух шедевров делает его одним из выдающихся древнерусских писателей.

Особенности жанра жития первых русских святых.

«Чтение о Борисе и Глебе» открывается пространным введением, в котором излагается вся история человеческого рода: сотворение Адама и Евы, их грехопадение, обличается «идолопоклонство» людей, вспоминается, как учил и был распят Христос, пришедший спасти род человеческий, как стали проповедовать новое учение апостолы и восторжествовала новая вера. Лишь Русь оставалась «в первой [прежней] прелести идольской [оставалась языческой]». Владимир крестил Русь, и этот акт изображается как всеобщее торжество и радость: радуются люди, спешащие принять христианство, и ни один из них не противится и даже не «глаголет» «вопреки» воле князя, радуется и сам Владимир, видя «теплую веру» новообращенных христиан. Такова предыстория злодейского убийства Бориса и Глеба Святополком. Святополк помышляет и действует по козням дьявола. «Историографическое»

введение в житие отвечает представлениям о единстве мирового исторического процесса: события, происшедшие на Руси, лишь частный случай извечной борьбы бога и дьявола, и каждой ситуации, каждому поступку Нестор подыскивает аналогию, прообраз в прошлой истории. Поэтому решение Владимира крестить Русь приводит к сопоставлению его с Евстафием Плакидой (византийским святым, о житии которого речь шла выше) на том основании, что Владимиру, как «древле Плакиде», бог «спону (в данном случае — болезнь) некаку наведе», после чего князь решил креститься. Владимир сопоставляется и с Константином Великим, которого христианская историография почитала как императора, провозгласившего христианство государственной религией Византии. Бориса Нестор сравнивает с библейским Иосифом, пострадавшим из-за зависти братьев, и т. д.

Об особенностях жанра жития можно судить, сравнив его с летописью.

Характеры персонажей традиционны. В летописи ничего не говорится о детстве и юности Бориса и Глеба. Нестор же, согласно требованиям агиографического канона, повествует, как еще отроком Борис постоянно читал «жития и мучения святых» и мечтал сподобиться такой же мученической кончины.

Летопись не упоминает о браке Бориса. У Нестора же присутствует традиционный мотив — будущий святой стремится избежать брака и женится лишь по настоянию отца: «не похоти ради телесныя», а «закона ради цесарьскаго и послушания отца».

Далее сюжеты жития и летописи совпадают. Но как отличаются оба памятника в трактовке событий! В летописи рассказывается, что Владимир посылает Бориса со своими воинами против печенегов, в «Чтении» говорится отвлеченно о неких «ратных» (то есть врагах, противнике), в летописи Борис возвращается в Киев, так как не «обрел» (не встретил) вражеское войско, в «Чтении» враги обращаются в бегство, так как не решаются «стати против блаженного».

В летописи проглядывают живые человеческие отношения: Святополк привлекает киевлян на свою сторону тем, что раздает им дары («именье»), их берут неохотно, так как в войске Бориса находятся те же киевляне («братья их») и — как это совершенно естественно в реальных условиях того времени — киевляне опасаются братоубийственной войны: Святополк может поднять киевлян против их родичей, ушедших в поход с Борисом. Наконец, вспомним характер посулов Святополка («к огню придам ти») или переговоры его с «вышегородскими боярами». Все эти эпизоды в летописном рассказе выглядят очень жизненно, в «Чтении» они совершенно отсутствуют. В этом проявляется диктуемая каноном литературного этикета тенденция к абстрагированности.

Агиограф стремится избежать конкретности, живого диалога, имен (вспомним — в летописи упоминаются река Альта, Вышгород, Путша, — видимо, старейшина вышгородцев и т. д.) и даже живых интонаций в диалогах и монологах.

Когда описывается убийство Бориса, а затем и Глеба, то обреченные князья только молятся, причем молятся ритуально: либо цитируя псалмы, либо — вопреки какому бы то ни было жизненному правдоподобию — торопят убийц «скончать свое дело».

На примере «Чтения» мы можем судить о характерных чертах агиографического канона — это холодная рассудочность, осознанная отрешенность от конкретных фактов, имен, реалий, театральность и искусственная патетика драматических эпизодов, наличие (и не избежное формальное конструирование) таких элементов жития святого, о каких у агиографа не было ни малейших сведений: пример тому — описание детских лет Бориса и Глеба в «Чтении».

Помимо жития, написанного Нестором, известно и анонимное житие тех же святых — «Сказание и страсть и похвала Бориса и Глеба».

Представляется весьма убедительной позиция тех исследователей, которые видят в анонимном «Сказании о Борисе и Глебе» памятник, созданный после «Чтения»; по их мнению, автор «Сказания» пытается преодолеть схематичность и условность традиционного жития, наполнить его живыми подробностями, черпая их, в частности, из первоначальной житийной версии, которая дошла до нас в составе летописи. Эмоциональность в «Сказании» тоньше и искреннее, при всей условности ситуации: Борис и Глеб и здесь безропотно отдают себя в руки убийц и здесь успевают долго молиться, буквально в тот момент, когда над ними уже занесен меч убийцы, и т. д., но при этом реплики их согреты какой-то икренней теплотой и кажутся более естественными. Анализируя «Сказание», известный исследователь древнерусской литературы И. П. Еремин обратил внимание на такой штрих:

Глеб перед лицом убийц, «телом утерпая» (дрожа, слабея), просит о пощаде. Просит, как просят дети: «Не дейте мене... Не дейте мене!» (здесь «деяти» — трогать). Он не понимает, за что и почему должен умереть... Беззащитная юность Глеба в своем роде очень изящна и трогательна. Это один из самых «акварельных» образов древнерусской литературы». В «Чтении» тот же Глеб никак не выражает своих эмоций — он размышляет (надеется на то, что его отведут к брату и тот, увидев невиновность Глеба, «не погубит» его), он молится, при этом довольно бесстрастно. Даже когда убийца «ят [взял] святаго Глеба за честную главу», тот «молчаше, акы агня незлобиво, весь бо ум имяще к богу и возрев на небо моляшеся». Однако это отнюдь не свидетельство неспособности Нестора передавать живые чувства: в той же сцене он описывает, например, переживания воинов и слуг Глеба. Когда князь приказывает оставить его в ладье посреди реки, то воины «жаляще си по святомь и часто озирающе, хотяще видети, что хощеть быти святому», а отроки в его корабле при виде убийц «положьше весла, седяху сетующеся и плачющеся по святем». Как видим, поведение их куда более естественно, и, следовательно, бесстрастие, с которым Глеб готовится принять смерть, всего лишь дань литературному этикету.

«Житие Феодосия Печерского»

После «Чтения о Борисе и Глебе» Нестор пишет «Житие Феодосия Печерского» — инока, а затем игумена прославленного Киево-Печерского монастыря. Это житие весьма отличается от рассмотренного выше большим психологизмом характеров, обилием живых реалистических деталей, правдоподобием и естественностью реплик и диалогов. Если в житиях Бориса и Глеба (особенно в «Чтении») канон торжествует над жизненностью описываемых ситуаций, то в «Житии Феодосия», напротив, чудеса и фантастические видения описаны так наглядно и убедительно, что читатель как бы видит своими глазами происходящее и не может не «поверить» ему.

Едва ли эти отличия только результат возросшего литературного мастерства Нестора или следствие изменения его отношения к агиографическому канону.

Причины здесь, вероятно, в другом. Во-первых, это жития разных типов. Житие Бориса и Глеба — житие-мартирий , то есть рассказ о мученической смерти святого; эта основная тема определяла и художественную структуру такого жития, резкость противопоставления добра и зла, мученика и его мучителей, диктовала особую напряженность и «плакатную» прямоту кульминационной сцены убийства: она должна быть томительно долгой и до предела нравоучительной. Поэтому в житиях-мартириях, как правило, подробно описываются истязания мученика, a ero смерть происходит как бы в несколько этапов, чтобы читатель подольше сопереживал герою. В то же время герой обращается с пространными молитвами к богу, в которых раскрываются его стойкость и покорность и обличается вся тяжесть преступления его убийц.

«Житие Феодосия Печерского» — типичное монашеское житие , рассказ о благочестивом, кротком, трудолюбивом праведнике, вся жизнь которого — непрерывный подвиг. В нем множество бытовых коллизий: сцен общения святого с иноками, мирянами, князьями, грешниками; кроме того, в житиях этого типа обязательным компонентом являются чудеса, которые творит святой, — а это привносит в житие элемент сюжетной занимательности, требует от автора немалого искусства, чтобы чудо было описано эффектно и правдоподобно. Средневековые агиографы хорошо понимали, что эффект чуда особенно хорошо достигается при сочетании сугубо реалистических бытовых подробностей с описанием действия потусторонних сил — явлений ангелов, пакостей, чинимых бесами, видений и т. д.

Композиция «Жития» традиционна: есть и пространное вступление, и рассказ о детстве святого. Но уже в этом повествовании о рождении, детских и отроческих годах Феодосия происходит невольное столкновение традиционных штампов и жизненной правды. Традиционно упоминание благочестия родителей Феодосия, многозначительна сцена наречения имени младенцу: священник нарекает его «Феодосием» (что значит «данный богу»), так как «сердечными очами» предвидел, что тот «хощеть измлада богу датися». Традиционно упоминание о том, как мальчик Феодосии «хожаше по вся дьни в цьркъвь божию» и не подходил к играющим на улице сверстникам. Однако образ матери Феодосия совершенно нетрадиционный, полный несомненной индивидуальности. Она была физически сильной, с грубым мужским голосом; страстно любя сына, она тем не менее никак не может примириться с тем, что он — отрок из весьма состоятельной семьи — не помышляет унаследовать ее сел и «рабов», что он ходит в ветхой одежде, наотрез отказываясь надеть «светлую» и чистую, и тем наносит поношение семье, что проводит время в молитвах или за печением просфор. Мать не останавливается ни перед чем, чтобы переломить экзальтированную благочестивость сына (в этом и парадокс — родители Феодосия представлены агиографом как благочестивые и богобоязненные люди!), она жестоко избивает его, сажает на цепь, срывает с тела отрока вериги. Когда Феодосию удается уйти в Киев в надежде постричься в одном из тамошних монастырей, мать объявляет большое вознаграждение тому, кто укажет ей местонахождение сына. Она обнаруживает его, наконец, в пещере, где он подвизается вместе с Антонием и Никоном (из этого обиталища отшельников вырастает впоследствии Киево-Печерский монастырь). И тут она прибегает к хитрости: она требует у Антония показать ей сына, угрожая, что в противном случае «погубит» себя «перед дверьми печеры». Но, увидев Феодосия, лицо которого «изменилося от многого его труда и въздержания», женщина не может больше гневаться: она, обняв сына, «плакашеся горько», умоляет его вернуться домой и делать там, что захочет («по воли своей»). Феодосии непреклонен, и по его настоянию мать постригается в одном из женских монастырей. Однако мы понимаем, что это не столько результат убежденности в правильности избранного им пути к богу, а скорее поступок отчаявшейся женщины, понявшей, что, лишь став инокиней, она сможет хотя бы изредка видеть сына.

Сложен и характер самого Феодосия. Он обладает всеми традиционными добродетелями подвижника: кроток, трудолюбив, непреклонен в умерщвлении плоти, исполнен милосердия, но когда в Киеве происходит между княжеская распря (Святослав сгоняет с великокняжеского престола своего брата — Изяслава Ярославича), Феодосии активно включается в сугубо мирскую политическую борьбу и смело обличает Святослава.

Вот одно из таких чудес, творимых Феодосием. К нему, тогда уже игумену Киево-Печерского монастыря, приходит старший над пекарями и сообщает, что не осталось муки и не из чего испечь братии хлебы. Феодосии посылает пекаря: «Иди, съглядай в сусеце, еда како мало муки обрящеши в нем...» Но пекарь помнит, что он подмел сусек и замел в угол небольшую кучку отрубей — с три или четыре пригоршни, и поэтому убежденно отвечает Феодосию:

«Истину ти вещаю, отьче, яко аз сам пометох сусек тот, и несть в немь ничьсоже, разве мало отруб в угле единомь». Но Феодосии, напомнив о всемогуществе бога и приведя аналогичный пример из Библии, посылает пекаря вновь посмотреть, нет ли муки в сусеке. Тот отправляется в кладовую, подходит к сусеку и видит, что сусек, прежде пустой, полон муки.

В этом эпизоде все художественно убедительно: и живость диалога, и эффект чуда, усиленный именно благодаря умело найденным деталям: пекарь помнит, что отрубей осталось три или четыре пригоршни, — это конкретно зримый образ и столь же зримый образ наполненного мукой сусека: ее так много, что она даже пересыпается через стенку на землю.

Очень живописен следующий эпизод. Феодосии задержался по каким-то делам у князя и должен вернуться в монастырь. Князь приказывает, чтобы Феодосия подвез в телеге некий отрок. Тот же, увидев монаха в «убогой одежде» (Феодосии, и будучи игуменом, одевался настолько скромно, что не знавшие его принимали за монастырского повара), дерзко обращается к нему:

«Чьрноризьче! Се бо ты по вься дьни пороздьнъ еси, аз же трудьн сый [вот ты все дни бездельничаешь, а я тружусь]. Не могу на кони ехати. Но сице сътвориве [сделаем так]: да аз ти лягу на возе, ты же могый на кони ехати». Феодосии соглашается. Но по мере приближения к монастырю все чаще встречаются люди, знающие Феодосия. Они почтительно кланяются ему, и отрок понемногу начинает тревожиться: кто же этот всем известный монах, хотя и в убогой одежде? Он совсем приходит в ужас, когда видит, с каким почетом встречает Феодосия монастырская братия. Однако игумен не упрекает возницу и даже велит его накормить и заплатить ему.

Не будем гадать, был ли такой случай с самим Феодосием. Несомненно другое — Нестор мог и умел описывать подобные коллизии, это был писатель большого таланта, и та условность, с которой мы встречаемся в произведениях древнерусской литературы, не является следствием неумения или особого средневекового мышления. Когда речь идет о самом понимании явлений действительности, то следует говорить лишь об особом художественном мышлении, то есть о представлениях, как следует изображать эту действительность в памятниках определенных литературных жанров.

В течение последующих веков будут написаны многие десятки различных житий — велеречивых и простыв примитивных и формальных или, напротив, жизненных и искренних. О некоторых из них нам придется говорить в дальнейшем. Нестор же был одним из первых русских агиографов, и традиции его творчества найдут продолжение и развитие в сочинениях его последователей.

Жанр житийной литературы в Х IV - Х VI веках.

Жанр житийной литературы получил широкое распространение в древнерусской литературе. «Житие царевича Петра Ордынского, Ростовского (XIII век)», «Житие Прокопия Устюжского» (ХIV).

Епифаний Премудрый (умер в 1420 г.) вошел в историю литературы прежде всего как автор двух обширных житий — «Жития Стефана Пермского» (епископа Перми, крестившего коми и создавшего для них азбуку на родном языке), написанного в конце XIV в., и «Жития Сергия Радонежского», созданного в 1417-1418 гг.

Основной принцип, из которого исходит в своем творчестве Епифаний Премудрый, состоит в том, что агиограф, описывая житие святого, должен всеми средствами показать исключительность своего героя, величие его подвига, отрешенность его поступков от всего обыденного, земного. Отсюда и стремление к эмоциональному, яркому, украшенному языку, отличающемуся от обыденной речи. Жития Епифания переполнены цитатами из Священного писания, ибо подвиг его героев должен найти аналогии в библейской истории. Для них характерно демонстративное стремление автора заявить о своем творческом бессилии, о тщетности своих попыток найти нужный словесный эквивалент изображаемому высокому явлению. Но именно эта имитация и позволяет Епифанию продемонстрировать все свое литературное мастерство, ошеломить читателя бесконечным рядом эпитетов или синонимических метафор или, создав длинные цепи однокоренных слов, заставить его вдуматься в стершийся смысл обозначаемых ими понятий. Этот прием и получил название «плетения словес».

Иллюстрируя писательскую манеру Епифания Премудрого, исследователи чаще всего обращаются к его «Житию Стефана Пермского», а в пределах этого жития — к знаменитой похвале Стефану, в которой искусство «плетения словес» (кстати, здесь оно именно так и названо) находит, пожалуй, наиболее яркое выражение. Приведем фрагмент из этой похвалы, обратив внимание и на игру словом «слово», и на ряды параллельных грамматических конструкций: «Да и аз многогрешный и неразумный, последуя словеси похвалений твоих, слово плетущи и слово плодящи, и словом почтити мнящи, и от словес похваление собирая, и приобретая, и приплетая, паки глаголю: что тя нареку: вожа (вождя) заблудившим, обретателя погибшим, наставника прелщеным, руководителя умом ослепленым, чистителя оскверненым, взыскателя расточеным, стража ратным, утешителя печальным, кормителя алчущим, подателя требующим...»

Епифаний нанизывает длинную гирлянду эпитетов, словно бы стремясь полнее и точнее охарактеризовать святого. Однако точность эта отнюдь не точность конкретности, а поиски метафорических, символических эквивалентов для определения по сути дела единственного качества святого — его абсолютного совершенства во всем.

В агиографии XIV-XV вв. получает также широкое распространение принцип абстрагированности, когда из произведения «по возможности изгоняется бытовая, политическая, военная, экономическая терминология, названия должностей, конкретных явлений природы данной страны...» Писатель прибегает к перифразам, употребляя выражения типа «вельможа некий», «властелин граду тому» и т. д. Устраняются и имена эпизодических персонажей, они именуются просто как «муж некто», «некая жена», при этом прибавления «некий», «некая», «един» служат изъятию явления из окружающей бытовой обстановки, из конкретного исторического окружения».

Агиографические принципы Епифания нашли свое продолжение в творчестве Пахомия Логофета. Пахомий Логофет. Пахомий, серб по происхождению, приехал на Русь не позднее 1438 г. На 40-80-е гг. XV в. и приходится его творчество: ему принадлежит не менее десяти житий, множество похвальных слов, служб святым и других произведений. Пахомий, по словам В. О. Ключевского, «нигде не обнаружил значительного таланта литературного... но он... дал русской агиографии много образцов того ровного, несколько холодного и монотонного стиля, которому легче было подражать при самой ограниченной степени начитанности».

Эту риторическую манеру письма Пахомия, его сюжетную упрощенность и традиционность можно проиллюстрировать хотя бы на таком примере. Нестор очень живо и естественно описывал обстоятельства пострижения Феодосия Печерского, как отговаривал его Антоний, напоминая юноше о трудностях, ожидающих его на пути монашеского подвижничества, как всеми способами пытается вернуть Феодосия к мирской жизни его мать. Подобная ситуация есть и в «Житии Кирилла Белозерского», написанном Пахомием. Юноша Козьма воспитывается у своего дяди, человека богатого и именитого (он окольничий у великого князя). Дядя хочет сделать Козьму казначеем, но юноша жаждет постричься в монахи. И вот «случися убо прити Махрищьскому игумену Стефану, мужу сушу в добродетели съвершену, всех знаем великаго ради житиа. Сего пришествие уведев Козьма течет убо с радостию к нему... и припадает к честным ногам, слезы от очию проливая и мысль свою сказует ему, вкупе же и молит его же возложити на нь иноческий образ. «Тебе бо, рече, о, священная главо, от многа времени желах, но ныне сподоби меня бог видети честную ти святыню, но молюся господа ради, не отрини мене грешьняго и непотребна...» Старец «умиляется», утешает Козьму и постригает его в монахи (дав ему при этом имя Кирилл). Сцена этикетка и холодна: прославляются добродетели Стефана, патетически молит его Козьма, охотно идет навстречу его просьбе игумен. Затем Стефан отправляется к Тимофею, дяде Козьмы-Кирилла, сообщить ему о пострижении племянника. Но и здесь конфликт лишь едва очерчен, а не изображен. Тимофей, услышав о случившемся, «тяжко си внят слово, вкупе же и скорби исполнився и некая досадительная изрече к Стефану». Тот оскорбленный уходит, однако Тимофей, пристыженный своей благочестивой женой, тут же раскаивается «о словесих, глаголанных к Стефану», возвращает его и просит прощения.

Словом, в «стандартных» велеречивых выражениях изображается стандартная же ситуация, никак не соотносимая с конкретными персонажами данного жития. Мы не найдем здесь и попыток вызвать сопереживание читателя с помощью каких-либо жизненных деталей, тонко подмеченных нюансов (а не общих форм изъявления) человеческих чувств. Внимание к чувствам, эмоциям, которые и требуют для своего выражения соответствующего стиля, эмоциям персонажей и в не меньшей мере эмоциям самого автора несомненно.

Но это, как уже сказано выше, еще не подлинное проникновение в человеческий характер, это лишь заявленное внимание к нему, своего рода «абстрактный психологизм» (термин Д. С. Лихачева). И в то же время сам факт повышенного интереса к духовной жизни человека уже сам по себе знаменателен. Стиль второго южнославянского влияния, нашедший свое воплощение первоначально именно в житиях (и лишь позднее — в историческом повествовании), Д. С. Лихачев предложил именовать «экспрессивно-эмоциональным стилем».

В начале XV в. под пером Пахомия Логофета, как мы помним, создавался новый житийный канон — велеречивые, «украшенные» жития, в которых живые «реалистические» черточки уступали место красивым, но сухим перифразам. Но наряду с этим проявляются жития совсем другого типа, смело ломающие традиции, трогающие своей искренностью и непринужденностью.

Таково, например, «Житие Михаила Клопского». «Житие Михаила Клопского». Необычно уже само начало этого жития. Вместо традиционного зачина, рассказа агиографа о рождении, детстве и пострижении будущего святого, это житие начинается как бы с середины, при этом со сцены неожиданной и загадочной. Монахи Троицкого на Клопе (под Новгородом) монастыря были в церкви на молитве. Поп Макарий, вернувшись в свою келью, обнаруживает, что келья отперта, а в ней сидит неведомый ему старец и переписывает книгу апостольских деяний. Поп, «уполошившись», вернулся в церковь, позвал игумена и братию и вместе с ними вернулся к келье. Но келья уже заперта изнутри, а незнакомый старец продолжает писать. Когда его начинают расспрашивать, тот отвечает очень странно: он слово в слово повторяет каждый заданный ему вопрос. Монахи так и не смогли узнать даже его имени. Старец посещает с остальными чернецами церковь, молится вместе с ними, и игумен решает: «Буди у нас старец, живи с нами». Все остальное житие — это описание чудес, творимых Михаилом (имя его сообщает посетивший монастырь князь). Даже рассказ о «преставлении» Михаила удивительно бесхитростен, с бытовыми деталями, традиционная похвала святому отсутствует.

Необычность «Жития Михаила Клопского», созданного в век творений Пахомия Логофета, не должна, впрочем, нас удивлять. Дело здесь не только в самобытном таланте его автора, но и в том, что автор жития — новгородец, он продолжает в своем произведении традиции новгородской агиографии, которая, как и вся литература Новгорода, отличалась большей непосредственностью, непритязательностью, простотой (в хорошем смысле этого слова), сравнительно, допустим, с литературой Москвы или Владимиро-Суздальской Руси.

Однако «реализм» жития, его сюжетная занимательность, живость сцен и диалогов — все это настолько противоречило агиографическому канону, что уже в следующем столетии житие пришлось перерабатывать. Сравним лишь один эпизод — описание смерти Михаила в первоначальной редакции XV в. и в переделке XVI в.

В первоначальной редакции читаем: «И разболеся Михаила месяца декабря в Савин день, ходя к церкве. А стоал на правой стороне у церкве, на дворе, против Феодосиева гроба. А почали говорить ему игумен и старцы: «Чему, Михаиле, не стоишь в церкве, а стоишь на дворе?» И он им рече: «Ту аз хочю полежати». ...Да взял с собою кадилницу да темьан [фимиам — благовоние], да шол в келью. И послал к нему игумен сети и нити от трапезы. И они отперли, ажио темьян ся курит [темьян еще курится], а его в животе нету [умер]. И почали места искати, земля меръзла, где его положити. И помянуша черньци игумену — испытай того места, где стоял Михаила. Ино с того места досмотриша, аже земля тала. И они погребоша его честно».

Этот непринужденный, живой рассказ подвергся решительной переработке. Так, на вопрос игумена и братии, почему он молится на дворе, Михаил теперь ответствует так: «Се покой мой в век века, яко зде вселитися имам». Эпизод, когда он уходит в келью, также переработан: «И кадило въжьзизает, и на углие фимиам възложив, в свою келью отходит, братиям же дивящимься, видевше святаго толико изнемогъша, и паки толику крепость приемъша. Игумен же в трапезу отходит и к святому брашно посылает, вкусити тому повелевает.

Пришедъшии же от игумена и внидоша в келйю святаго, и видевше того к господу отшедша, и руце крестаобразно согбене имуща, и образом, яко спяща и благоухания многа испущающа». Далее описывается плач при погребении Михаила; причем его оплакивают не только монахи и архиепископ «с всем священным собором», но и весь народ: люди спешат на похороны, «быстринам речным подобящася, слезы же непрестанно лиюще». Словом, житие приобретает под пером нового редактора Василия Тучкова именно тот вид, в каком бы создал его, например, Пахомий Логофет.

Эти попытки отойти от канонов, впустить в литературу дыхание жизни, решиться на литературный вымысел, отрешиться от прямолинейной дидактики проявились не только в житиях.

Жанр житийной литературы продолжал развиваться и в ХVII - ХVIIIвеках.: «Сказание о роскошном житии и веселии», «Житие протопопа Аввакума» 1672, «Житие патриарха Иоакима Савелова» 1690, «Житие Симона Воломского», конец XVII века, «Житие Александра Невского» Автобиографический момент по-разному закрепляется в XVII в.: здесь и житие матери, составленное сыном («Повесть об Улиании Осоргиной»), и «Азбука», составленная от лица «голого и небогатого человека», и «Послание дворительное недругу», и собственно автобиографии — Аввакума и Епифания, написанные одновременно в одной земляной тюрьме в Пустозерске и представляющие собой своеобразный диптих. «Житие протопопа Аввакума» - первое автобиографическое произведение русской литературы, в котором протопоп Аввакум сам рассказал о себе и своей многострадальной жизни. Говоря сочинении протопопа Аввакума, А. Н. Толстой писал: «Это были гениальные «житие» и «послания» бунтаря, неистового протопопа Аввакума, закончившего литературную деятельность страшными пытками и казнью в Пустозерске. Речь Аввакума - вся на жесте, канон разрушен вдребезги, вы физически ощущаете присутствие рассказчика, его жесты, его голос».

Очень важен для жанра монашеского жития момент чуда, откровения (способность к учению - божий дар). Именно чудо вносит движение и развитие в биографию святого.

Жанр жития постепенно претерпевает изменения. Авторы отходят от канонов, впуская в литературу дыхание жизни, решаются на литературный вымысел(«Жития Михаила Клопского»), говорят на простом «мужицком» языке («Житие протопопа Аввакума»).

Житие как жанр литературы

Житие (биос (греч.), vita (лат.)) - жизнеописания святых . Житие создавалось после смерти святого, но не всегда после формальной канонизации. Для жития характерны строгие содержательные и структурные ограничения (канон , литературный этикет), сильно отличающий их от светских биографий. Изучением житий занимается наука агиография .

Более обширна литература «Житий святых» второго рода - преподобных и других. Древнейший сборник таких сказаний - Дорофея, еп. Тирского (†362), - сказание о 70-ти апостолах. Из других особенно замечательны: «Жития честных монахов» патриарха александрийского Тимофея († 385 г.); затем следуют сборники Палладия, Лавсаик («Historia Lausaica, s. paradisus de vitis patrum»; подлинный текст в изд. Рената Лаврентия, «Historia ch r istiana veterum Patrum» , а также в «Opera Maursii», Флоренция , , т. VIII ; есть и русский перевод, ); Феодорита Киррского () - «Φιλόθεος ιστορία» (в названном изд. Рената, а также в полных собраниях сочинений Феодорита; в русск. переводе - в «Творениях св. Отцов», изд. Московской дух. академии и ранее отдельно); Иоанна Мосха (Λειμωνάριον, в «Vitae patrum» Росвейга, Антв., , т. X; рус. изд. - «Лимонарь , сиречь цветник», М., ). На Западе главными писателями этого рода в патриотический период были Руфин Аквилейский («Vitae patrum s. historiae eremiticae»); Иоанн Кассиан («Collationes patrum in Scythia»); Григорий, еписк. Турский († 594), написавший ряд агиографических сочинений («Gloria martyrum», «Gloria confessorum», «Vitae patrum»), Григорий Двоеслов («Dialogi» - рус. перев. «Собеседование о Ж. италийских отцов» в «Православном собеседнике»; см. исследов. об этом А. Пономарева, СПб., г.) и др.

С IX в. в литературе «Жития святых» появилась новая черта - тенденциозное (нравоучительное, отчасти политически-общественное) направление, украшавшее рассказ о святом вымыслами фантазии. В ряду таких агиографов первое место занимает Симеон Метафраст , сановник Византийского двора, живший, по одним, в IX, по другим в Х или XII в. Он издал 681 г. « Жития святых», составляющие самый распространенный первоисточник для последующих писателей этого рода не только на Востоке, но и на Западе (Яков Ворагинский , архиеп. Генуэзский, † - «Legenda aurea sanctorum », и Пётр Наталибус, † - "Catalogus Sanctoru m "). Последующие издания принимают направление более критическое: Бонина Момбриция, «Legendarium s. acta sanctorum» (); Алоизия Липпомана, еп. Веронского, «Vitae sanctorum» (1551-1560); Лаврентия Сурия, кельнского картезианца, «Vitae sanctorum orientis et occidentis» (); Георгия Вицелла, «Hagiologium s. de sanctis ecclesiae»; Амвросия Флакка, «Fastorum sanctorum libri XII»;Рената Лаврентия де ля Барр - «Historia christiana veterum patrum»; Ц. Барония, «Annales ecclesiast.»; Росвейда - «Vitae patrum»; Радера, «Viridarium sanctorum ex minaeis graccis» (). Наконец выступает с своей деятельностью знаменитый антверпенский иезуит Болланд; в г. он издал в Антверпене 1-й том «Acta Sanctorum ». В течение 130 лет болландистами было издано 49 томов, содержащих «Жития святых» с 1 января по 7 октября ; к г. появилось ещё два тома. В г. институт болландистов был закрыт.

Спустя три года предприятие было снова возобновлено, и в г. появился ещё новый том. При завоевании Бельгии французами монастырь болландистов был продан, а сами они с своими коллекциями перешли в Вестфалию и после Реставрации издали ещё шесть томов. Последние работы значительно уступают в достоинстве трудам первых болландистов как по обширности эрудиции, так и вследствие отсутствия строгой критики. Упомянутый выше «Martyrologium» Мюллера представляет хорошее сокращение издания болландистов и может служить справочной книгой к нему. Полный указатель к этому изданию составил Потаст («Bibliotheca historia medii aevi», Б., ). Все жития святых, известные с отдельными заглавиями, исчислены у Фабриция в «Bibliotheca Graeca», Гамб., 1705-1718; второе издание Гамб., 1798-1809). Отдельные лица на Западе продолжали издание житий святых одновременно с корпорацией болландистов. Из них заслуживают упоминания: аббат Коммануэль, «Nouvelles vies de saints pour tous le jours» (); Балье, «Vie des saints» (работа строго-критическая), Арно д’Андили, «Les vies des pè res des déserts d’Orient» (). В ряду новейших западных изданий «Житий святых» заслуживает внимания сочин. Штадлера и Гейма, написанное в словарной форме: «Heiligen Lexicon», ( сл.).

Много Ж. находится в сборниках смешанного содержания, каковы прологи, синаксари, минеи , патерики. Прологом назыв. книга, содержащая в себе жития святых, вместе с указаниями относительно празднований в честь их. У греков эти сборники назыв. синаксарями. Самый древний из них - анонимный синаксарь в рукоп. еп. Порфирия Успенского г.; затем следует синаксарь императора Василия - относящийся к X стол.; текст первой части его издан в г. Уггелем в VI томе его «Italia sacra»; вторая часть найдена позже болландистами (описание её см. в «Месяцеслове» архиеп. Сергия, I, 216). Другие древнейшие прологи: Петров - в рукоп. еп. Порфирия - содержит в себе памяти святых на все дни года, кроме 2-7 и 24-27 дней марта; Клеромонтанский (иначе Сигмунтов), почти сходный с Петровым, содержит в себе памяти святых за целый год. Наши русские прологи - переделки синаксаря императора Василия с некоторыми дополнениями (см. проф. Н. И. Петрова «О происхождении и составе славяно-русского печатного пролога», Киев , ). Минеи суть сборники пространных сказаний о святых и праздниках, расположенных, по месяцам. Они бывают служебные и Минеи-Четьи : в первых имеют значение для жизнеописаний святых обозначения имен авторов над песнопениями. Минеи рукописные содержат больше сведений о святых, чем печатные (подробнее о значении этих миней см. в «Месяцеслов» еп. Сергия, I,150).

Эти «минеи месячные», или служебные, были первыми сборниками «житий святых», сделавшимися известными на Руси при самом принятии ею христианства и введении богослужения; за ними следуют греческие прологи или синаксари. В домонгольский период в русской церкви существовал уже полный круг миней, прологов и синаксарей. Затем в русской литературе появляются патерики - специальные сборники житий святых. В рукописях известны переводные патерики: синайский («Лимонарь» Мосха), азбучный, скитский (несколько видов; см. опис. ркп. Ундольского и Царского), египетский (Лавсаик Палладия). По образцу этих патериков восточных в России составлен «Патерик Киево-Печерский», начало которому положено Симоном, еп. Владимирским, и киево-печерским иноком Поликарпом. Наконец, последний общий источник для житий святых всей церкви составляют календари и месяцесловы. Зачатки календарей относятся к самым первым временам церкви, как видно из биографических сведений о св. Игнатии († 107 г.), Поликарпе († 167), Киприане († 258). Из свидетельства Астерия Амасийского († 410) видно, что в IV в. они были настолько полны, что содержали в себе имена на все дни года. Месяцесловы при Евангелиях и апостолах делятся на три рода: восточного происхождения, древнеитальянские и сицилийские и славянские. Из последних древнейший - при Остромировом Евангелии (XII в.). За ними следуют месяцесловы: Ассемани при глаголитском Евангелии, находящемся в Ватиканской б-ке, и Саввин, изд. Срезневским в г. Сюда же относятся краткие записи о святых при церковных уставах иерусалимском, студийском и константинопольском. Святцы - те же календари, но подробности рассказа приближаются к синаксарям и существуют отдельно от Евангелий и уставов.

Древнерусская литература житий святых собственно русских начинается жизнеописаниями отдельных святых. Образцом, по которому составлялись русские «жития», служили жития греческие типа Метафраста, то есть имевшие задачей «похвалу» святому, причём недостаток сведений (наприм. о первых годах жизни святых) восполнялся общими местами и риторическими разглагольствованиями. Ряд чудес святого - необходимая составная часть Ж. В рассказе о самой жизни и подвигах святых часто вовсе не видно черт индивидуальности. Исключения из общего характера первоначальных русских «житий» до XV в. составляют (по мнению проф. Голубинского) лишь самые первые по времени Ж., « св. Бориса и Глеба» и «Феодосия Печерского», составленные преп. Нестором, Ж. Леонтия Ростовского (которое Ключевский относит ко времени до г.) и Ж., появившиеся в Ростовской области в XII и XIII вв. , представляющие безыскусственный простой рассказ, тогда как столь же древние Ж. Смоленской области («Ж. св. Авраамия» и др.) относятся к византийскому типу жизнеописаний. В XV в. ряд составителей Ж. начинает митроп. Киприан , написавший Ж. митроп. Петра (в новой редакции) и несколько Ж. русских святых, вошедших в состав его «Степенной книги» (если эта книга действительно им составлена).

С биографией и деятельностью второго русского агиографа, Пахомия Логофета, подробно знакомит исследование проф. Ключевского «Древнерусские Жития святых, как исторический источник», М., ). Он составил Ж. и службу св. Сергию, Ж. и службу преп. Никону, Ж. св. Кирилла Белозерского, слово о перенесении мощей св. Петра и службу ему; ему же, по мнению Ключевского, принадлежат Ж. св. новгородских архиепископов Моисея и Иоанна; всего им написано 10 житий, 6 сказаний, 18 канонов и 4 похвальных слова святым. Пахомий пользовался большой известностью у современников и потомства и был образцом для других составителей Ж. Не менее знаменит как составитель Ж. Епифаний Премудрый , живший сначала в одном монастыре с св. Стефаном Пермским, а потом в монастыре Сергия, - написавший Ж. обоих этих святых. Он хорошо знал Св. Писание, греческие хронографы , палею , летвицу, патерики. У него ещё более витийства, чем у Пахомия. Продолжатели этих трёх писателей вносят в свои труды новую черту - автобиографическую, так что по «житиям», ими составленным, всегда можно узнать автора. Из городских центров дело русской агиографии переходит в XVI в. в пустыни и отдаленные от культурных центров местности в XVI в. Авторы этих Ж. не ограничивались фактами жизни святого и панегириком ему, а старались знакомить с церковными, общественными и государственными условиями, среди которых возникала и развивалась деятельность святого. Ж. этого времени являются, таким образом, ценными первоисточниками культурной и бытовой истории Древней Руси.

Автора, жившего в Руси Московской, всегда можно отличить по тенденции от автора Новгородской, Псковской и Ростовской области. Новую эпоху в истории русских Ж. составляет деятельность всероссийского митрополита Макария. Его время было особенно обильно новыми «житиями» русских святых, что объясняется, с одной стороны, усиленной деятельностью этого митрополита по канонизации святых, а с другой - составленными им «великими Минеями-Четьими». Минеи эти, в которые внесены почти все имевшиеся к тому времени русские Ж., известны в двух редакциях: Софийской (рукопись СПб. дух. акд.) и более полной - Московского собора г. Изданием этого грандиозного труда занята Археографическая комиссия, успевшая пока, трудами И. И. Савваитова и М. О. Кояловича, издать лишь несколько томов, обнимающих месяцы сентябрь и октябрь. Столетием позже Макария, в 1627-1632 гг., появились Минеи-Четьи монаха Троице-Сергиева монастыря Германа Тулупова, а в 1646-1654 гг. - Минеи-Четьи священника Сергиева Посада Иоанна Милютина.

Эти два сборника отличаются от Макариева тем, что в них вошли почти исключительно Ж. и сказания о русских святых. Тулупов вносил в свой сборник все, что находил по части русской агиографии, целиком; Милютин, пользуясь трудами Тулупова, сокращал и переделывал имевшиеся у него под руками Ж., опуская из них предисловия, а также похвальные слова. Чем Макарий был для Руси Северной, Московской, тем хотели быть киево-печерские архимандриты - Иннокентий Гизель и Варлаам Ясинский - для Руси южной, выполняя мысль киевского митрополита Петра Могилы и отчасти пользуясь собранными им материалами. Но политические смуты того времени помешали осуществиться этому предприятию. Ясинский, впрочем, привлёк к этому делу св. Димитрия , впоследствии митрополита Ростовского, который, трудясь в течение 20 лет над переработкой Метафраста, великих Четьих-Миней Макария и других пособий, составил Четьи-Минеи , содержащие в себе Ж. не южно-русских только святых, опущенных в Минеях Макария, но святых всей церкви. Патриарх Иоаким с недоверием отнесся к труду Димитрия, заметив в нём следы католического учения о непорочности зачатия Богоматери; но недоразумения были устранены, и труд Димитрия был окончен.

В первый раз изданы Четьи-Минеи св. Димитрия в 1711-1718 гг. В г. Синод поручил киево-печерскому архим. Тимофею Щербацкому пересмотр и исправление труда Димитрия; поручение это после смерти Тимофея докончили архим. Иосиф Миткевич и иеродиакон Никодим, и в исправленном виде Четьи-Минеи были изданы в г. Ж. святых в Четьях-Минеях Димитрия расположены в порядке календаря: по примеру Макария здесь находятся также синаксари на праздники, поучительные слова на события жизни святого или историю праздника, принадлежащие древним отцам церкви, а отчасти составленные самим Димитрием, исторические рассуждения в начале каждой четверти издания - о первенстве марта месяца в году, о индикте, о древнейшем эллино-римском календаре. Источники, какими пользовался автор, видны из списка «учителей, писателей, историков», приложенного перед первой и второй частями, и из цитат в отдельных случаях (чаще всего встречается Метафраст). Многие статьи составляют лишь перевод греческого Ж. или повторение с исправлением языка Ж. древнерусского. В Четьях-Минеях есть и историческая критика, но вообще значение их не научное, а церковное: написанные художественной церковно-славянской речью, они составляют доселе любимое чтение для благочестивого люда, ищущего в «Ж. святых» религиозного назидания (подробнее оценку Четьих-Миней см. в сочинении В. Нечаева, исправленном А. В. Горским, - «Св. Димитрий Ростовский», М., , и И. А. Шляпкина - «Св. Димитрий», СПб., ). Всех отдельных Ж. древнерусских святых, вошедших и не вошедших в исчисленные сборники, насчитывается 156. В нынешнем столетии явился ряд пересказов и переработок Четьих-Миней св. Димитрия: «Избранные Жития святых, кратко изложенные по руководству Четьих-Миней» (1860-68); А. Н. Муравьева, «Жития святых российской церкви, также Иверских и Славянских» (); Филарета, архиеп. Черниговского, «Русские святые»; «Словарь исторический о святых российской церкви» (1836-60); Протопопова, «Жития святых» (М., ) и пр.

Более или менее самостоятельные издания Жития святых - Филарета, архиеп. Черниговского: а) «Историческое учение об отцах церкви» ( , новое изд. ), б) «Исторический обзор песнопевцев» (), в) «Святые южных славян» () и г) «Св. подвижницы Восточной церкви» (); «Афонский патерик» (1860-63); «Вышний покров над Афоном» (); «Подвижники благочестия на Синайской горе» (); И. Крылова, «Жития святых апостолов и сказания о семидесяти учениках Христовых» (М., ); «Достопамятные сказания о жизни св. блаженных отцов» (перев. с греческого, ); архим. Игнатия, «Краткие жизнеописания русских святых» (); Иосселиани , «Жития святых грузинской церкви» (); М. Сабинина, «Полное жизнеописание святых грузинских» (СПб., 1871-73).

Особенно ценные сочинения для русской агиографии: прот. Д. Вершинского, «Месяцеслов Восточной церкви» (